Фёдор Николаевич Юрковский
(1851-1896)
Фотоархив Ф.Н. Юрковского
Булгаков
(роман написанный в Шлиссельбурге)
...окончание. Начало тут: часть 1
Булгаков принялся разъяснять ей значение замка в револьвере.
В этом занятии они не сразу заметили, как отворилась дверь и в комнату вошел маленький востроносый человечек, с реденькой, торчащей вперед, белобрысой бородкой... Этот странный гость в своих громадных мужицких чоботах, в которые он уходил чуть не по пояс, казалось, был олицетворением сказочного "кота в сапогах". Поверх грубой из небеленой парусины рубахи на нем была надета куртка из желтого верблюжьего сукна, какие носят подгородние крестьяне южных губерний. Парусиновые же выпачканные дегтем шаровары, собранные у пояса на "очкуре", и засаленный картуз довершали его костюм. Окинув с порога комнату и присутствующих острым взглядом маленьких серых глаз, незнакомец, невидимому, убедился, что попал куда хотел, и, не нуждаясь в расспросах, молча поставил на нары небольшой сундучок, который висел у него за плечами на широком ремне, какие обыкновенно носят все бродячие мастеровые. Освободившись от ноши, вошедший не спеша поздоровался с присутствующими, прямо подавая руку, как бы знакомым, и тогда уже обратился с вопросом: "А, того... могу я видеть грахва?" Он говорил сильным бурсацким наречием, т. е. налегая на "о" и часто вставляя простонародные малорусские слова.
-- Он, вероятно, придет часика через полтора, -- ответил Булгаков.
-- Ну, так я буду ждать!--решительно заявил незнакомец, севши в стороне на нары, и сосредоточенно замолчал.
-- Вы давно знаете графа? -- спросил Булгаков, искоса поглядывая с любопытством то на маленький носик гостя, то на его большие сапоги, наполнившие комнату острым запахом дегтя.
-- Я его ще й николи и не бачив!
-- Как же вы нашли эту квартиру?
-- Через штундистов... Я работал в артели каменщиков под Очаковым. Там прикащик -- чортов сын -- нашел книжки... пришлось втекать... Ну меня "браты" сюда и направили... Я семинарист Дрозденко. А вы кто? -- обратился он к обоим.
-- Это вот наша хозяюшка, - ответил Булгаков, -- не знаю еще сам как зовут, а я студент, недавно из Питера, известен более под именем "Ревизора".
-- Меня все здесь зовут Саша, -- вставила девушка.
-- Что же вы там в отдалении? присаживайтесь к нам, закусывайте, чем бог послал, -- сказал Булгаков.
-- Налить вам чаю? -- спросила Саша.
-- Та, пожалуй, влейте стакан, -- как бы нехотя ответил Дрозденко, пересаживаясь к столу. -- Скажите-ка, скоро ль там ваши питерцы за настоящее дило возьмутся, вместо того, чтобы баловаться разными рехвиратами та дебатами?
-- Это смотря потому, что вы называете "настоящим делом", -- заметил Булгаков.
-- В народ итти, -- ось що!---горячо заговорил Дрозденко, стукнув пальцами по столу и даже привскочив с места.
-- Ну, если только это, то вам не долго придется ждать. В настоящее время наша братия из Питера валом валит, словно овцы из загона, по всей матушке Руси так и рассыпаются.
-- А вы що ж так иронизируете? -- накинулся на него Дрозденко, и его маленькие серые глаза гневно блеснули на собеседника. -- Пора барскую-то шкуру бросить, та в кожух лизти!...
-- Добрiй кожух, та тiлько, шкода, не на нас сшит! -- усмехнулся Булгаков, пародируя малороссийский выговор своего собеседника.
-- Так тягныте ножки по одежке!
-- Во-первых, не всякий способен к превращению. Не легко гусю стать лягушкой, и из пана не выйдет хорошего хама... Вот из меня, например, -- хоть убейте, -- а мужика не сделаете. А во-вторых... время чудес, изволите видеть, давно миновало, и ныне пятью хлебами не накормишь стомиллионного населения... Comprenez vous?
-- Компреню!---ответил Дрозденко, утвердительно клюнув носом.-- Продолжайте: якый же с цего будет вывод?
-- Вывод тот, что итти в народную массу так, как идут теперь, то есть вразброд -- все равно, что пущать капли в море...
-- Эге! -- произнес Дрозденко, снова ткнув носом вниз. -- Но капля по капле и камень долбит. Що ж робыть, коли нема того свирла, чтоб сразу просвирлить?
-- Сверло есть, -- с ударением произнес Булгаков. -- Оно заключается в дуле револьвера. Пропаганда боевыми фак...
-- Честь имею явиться другом во всякое время кстати и некстати! -- фразу эту развязно произнес появившийся на пороге совершенно еще безусый франтик, в узких пестрых панталонах, в модной визитке и в шляпе "боченочком". В руках он держал хлыстик с серебряным набалдашником.
-- Большею частью некстати! -- проговорила недовольным тоном Саша, нахмуривая бровки.
-- Как ангел небесный прелестна, как демон коварна и зла! -- продекламировал франт, обращаясь к Булгакову. --- Честь имею рекомендоваться: сын купца первой гильдии Петр Щеглов.
-- Что ж, Щеглов так Щеглов, -- ответил Булгаков. -- Позвольте и мне в свою очередь: сын своей матери Скворцов, а вот этот -- господин Дроздов и, наконец, вот эта -- наша милая хозяюшка, мадемуазель Синичка! Как видите, птичник довольно разнообразный!
-- И так как мы все стоим за равенство, то позвольте и мне поклевать крох у вашего стола... Хлеб да соль, господа! -- И он уселся рядом с Булгаковым.
-- Едим, да свой! -- сердито ответила Саша.
-- Опоздали маленько, чай-то замерз, -- сказал Булгаков, трогая рукою самовар.
-- Ну, ничего, хозяюшка нам подогреет,- -- возразил Щеглов.
-- Как же, держите карман! Много вас здесь ходит, на всех не наставишься. Не велика птица, можете и сами поставить, если хотите чаю.
-- Что ж, могу и сам, -- ответил гость, беря самовар и отправляясь в кухню.
-- Що це за птица така? -- иронически обратился Дрозденко.
-- Щегленок, разве не слышали! -- ответил Булгаков. -- Но за что вы, Саша, так не жалуете его?
-- А не люблю я этого фатишку! Граф говорит, что он все-таки нужен, потому что можно брать у него деньги "на дело"... Ну, и пусть целуется с ним...
-- Но где же у вас уголь? -- спросил Щеглов, показавшись на пороге.
--: А надо из печки нагрести, --ответила Саша.
-- Да тут ни единого уголька! -- послышался его голос из кухни через растворенные сени.
-- Ну, если нет, так ставьте без углей.
-- Это в роде того, что верхом на стуле в Москву ехать! -- резонировал Щеглов, входя в комнату.---Как же без углей поставить?
-- Очень просто: наломайте щепочек, да и подбрасывайте понемножку в трубу.
-- Ну, это длинная история, я так не умею, -- возразил юноша, отворачивая обшлаг новенькой визитки и безнадежно садясь к столу.
-- Вы небось успели уже раза два кофе напиться, да хорошо позавтракать, так вам и лень, а кабы есть хотели, то, небось, сумели бы! -- неумолимо возражала девушка.
Шлиссельбургская крепость. Фото конца 19 ст.
Между тем, компания увеличивалась. Прибыл еще один гость, с густой, щетинистой рыжей бородой, рыжими, торчащими на голове волосами и большими, на выкате, глазами, с красными припухшими веками, не то от бессонных ночей, не то с перепоя. Неуклюже цепляясь на ходу нога за ногу, он беспрестанно, как-то подозрительно озирался во все стороны. Его беспокойные глаза то и дело перебегали с предмета на предмет, словно отыскивая скрытую опасность. Вообще в выражении этих бегающих глаз, во всей манере и ужимках этого человека было нечто заячье. Невыгодное впечатление еще в значительной мере увеличивалось его двусмысленным костюмом. Какой-то серо-гороховый балахон, совершенно утративший свой первоначальный цвет; коротенькие панталончики, далеко не доходившие до щиколки, обнаруживали рыжие нечищенные сапоги со сбитыми задниками и продранными носками.
"Не это ли жулик?" -- подумал Булгаков, глядя, как вошедший, осторожно озираясь, снял с плеч большой серый мешок, поставил его в угол и стал медленно, как-то боком подходить к столу.
-- А, Коваленко! От привел господь еще повидаться!-- приветствовал, его Дрозденко.
-- Здравствуйте! Виткиля вас бог занес?
-- В очаковских каменоломнях работал.
-- Что же бросили?
-- Та там прикащик такой аспид, поймав мои книжки, пришлось на втiкача!
-- Чи втiк?
-- Втiк!
-- Без расчета?
-- Якiй там расчет... покинув и паспор.
-- Э-Э!... А де наш адрес узяли?
-- Щей с Одессы... брат Хведор дал на случай...
-- От оно... Здравствуйте, барыня,-- обратился Коваленко к Саше.---Вот вам приданое, забирайте сундуки,-- пошутил он, указывая на свой грязный мешок. Но шутка вышла какая-то сухая. Саша молча подала руку и направилась к мешку, с которым и ушла в свою комнату. -- А вот вас-то я не знаю, -- отнесся он к Булгакову, но все-таки протянул и ему руку.
-- Немудрено: я ведь залетная птица из столицы.
-- Ну, так, должно, это про вас говорил граф, -- он тоже произносил с бурсацким акцентом на "о".---Вы, кажется, не очень-то долюбливаете нашу штунду, да и . вообще н а-р о д а...
-- Нет, почему же, в своем месте он хорош: народ -- это рычаг сильный, хотя и трудно приспособляемый...
-- Берр-р-егись! Р-р-р-аздавлю-ю! -- послышался из сеней сиплый пьяный голос, и вслед затем в комнату ввалился, раскачиваясь во все стороны, здоровенный мужчина без шапки, в грязном дырявом зипуне нараспашку, из-под которого виднелась свежая, хотя и примятая, крахмальная рубашка и черный тонкого сукна жилет, вполне гармонировавший с такими же мало приличными брюками и лакированными ботинками на громадных ногах.
-- Вы на рожу мне взгляните: точно в каторге я был! -- Он сильно качнулся в сторону, широко растопырив своя громадные ноги, чтобы сохранить равновесие.
Саша выбежала из комнаты и схватила его за руку: -- Дядя Пава! Вы опять пьяны?!
-- Опять, душа моя, опять! хоть возьми, да выжми! -- Он махнул в воздухе всею пятерней растопыренных пальцев, показывая, как нужно выжать.
--- Это вы чего же ради так намочимордились? -- спросил Булгаков.
Гигант прищурился на него припухшими, воспаленными веками... В его осовевших глазах на минуту мелькнул луч сознания:
-- Жить, -- изволите ли видеть -- так, как хочется, нельзя; а как можно -- не х о ч е т с я!.. Ну, вот оно и того! -- Он выразительно крутнул своим громадным кулачищем над мохнатою головою и шагнул вперед, норовя подойти к столу, но непослушные ноги опять отнесли его в сторону.
-- Куда ты толкаешься, сивуха проклятая! -- добродушно сказал он самому себе.
-- Ну, а часы где?--произнес Булгаков, глядя на оборванный кусок золотой цепочки, болтавшейся на петельке.
--- Там, где и пальто!
-- А пальто где?
-- Там же, где сюртук!.. -- Он запнулся, сделал шаг в сторону, качнулся еще раз, потерял равновесие и грузно свалился на нары. -- Где упал, там и спал, --г бормотал он. -- Саша, милое созданье! садись в головах и будь моим ангелом хранителем.
Саша действительно вынесла подушку и, положив под голову великана, присела возле: "Ну, спи, спи, дядя, -- говорила она, приглаживая его всклоченные волосы. Несколько минут он пролежал с закрытыми глазами, затем его отяжелевшие веки опять полуоткрылись. Он с видимым усилием приподнялся немного, и снова голова его бессильно упала на подушку. "В-в-в кар-ман!" -- произнес он едва внятно и тотчас же заснул. Саша тотчас бесцеремонно стала шарить в его кармане и, вытащив коробку конфет, принялась угощать ими публику.
-- Так эта винная бочка и впрямь ваш дядюшка? -- спросил Булгаков.
-- О, нет, это наш общий "дядюшка", мы его все так зовем.
-- Колы бы с цёго дяди та выточить горилку, яка в нем есть, то все бы внучата перепылись, -- сострил Дрозденко.
-- Ого! Да мы здесь уже упражнялись! -- сказал вошедший граф, сразу заметя пулю, засевшую в штукатурке, и бросив беглый взгляд на Булгакова и Сашу.
-- Маленько позабавились, -- ответил Булгаков.
Саша пошла графу навстречу.
-- Здравствуйте, граф, это я, дура такая, чуть не наделала беды... ну, да после расскажу. А пока садитесь, я сейчас вам чаю дам.
И она схватилась за самовар.
-- Да погодите, ведь вам, небось, который раз приходится ставить его, поди надоело... так не стоит... мне не особенно хочется.
-- О, я их не балую, и сегодня еще только один раз ставила.
-- Ишь, вот совсем иначе запела, а мне так и не дала чаю!--вставил Щеглов. -- И за что вам, граф, такое счастье?..
--- А за то, что он не вам чета!--вмешалась Саша. -- Вы лодырничаете, а он но целым ночам работает! Bы шоколады распиваете, а он по три дня сидит не евши, потому что все деньги нам же отдает. А чай ему нужен, как лекарство. Вот вам и весь сказ'- -- отрезала она, вынося самовар из комнаты.
-- A la guerre comme a la guerre! Воюете все! Ну, да плюньте на это дело, у нас есть поважнее!-- обратился к юноше граф, вынимая квитанцию Булгакова. -- Вот съездите-ка, да получите с вокзала. Тут, батенька, целая революция!
Юноша так и просиял горделивым самодовольствием и, схватив шляпу, хотел уже бежать.
-- Да погодите вы, вьюн, куда же вы его повезете?
--- А в самом деле, куда я с ним денусь? -- спросил тот, в недоумении останавливаясь среди комнаты.
-- Везите на квартиру Стрижевского, да смотрите, помните, что это имущество общественное, хотя и на ваши деньги. Книг не раздавайте, пока не выберем всем обществом библиотекаря...
Но юноша уже не слушал и мчался на всех парусах, забыв и про самовар, который должен был сейчас появиться на стол, и про Сашу.
--- Ключ-то от сундука у меня, -- заметил Булгаков, -- так будут целы!
-- Этот сорванец, пожалуй, и без ключа взломает, -- усомнился граф.
-- Сундук надежен, окован железом и с двойным замком.
-- Ну, теперь, кажется, наша изба без лишнего бревна, так можно и о деле поговорить, ---начал Дрозденко.
-- Мне о вас известно из письма "Гришки",-- перебил его граф. -- Вы желаете поближе познакомиться с вожаками штунды, для чего хотите пристроиться между ними в неинтеллигентном виде. Но теперь глава их, Рябошапка, ушел на пропаганду в другую губернию. Это самый выдающийся представитель... Да притом же, после очаковских осложнений, вам, пожалуй, удобнее пересидеть некоторое время у нас.
-- А, того, про Очаков-то вы откуда узнали?
-- Это, батенька, уж, конечно, не из письма, а прямо из полиции... --- Он улыбнулся. -- Есть, значит, у нас и там "свои люди"... Ну вот, а полиция уже разыскивает вас. Зачем было со своим документом итти? Взяли бы фальшивый, невинность-то и сохранили бы.
-- А про менэ, наплевать на легальность! И свой документ был подходящий: сын дьяка может и черной работой пробавляться, чтобы не сдохнуть с голоду.
-- Ну-с, так вы малость пообождите! -- продолжал граф.--Через месяц у штундистов будет генеральный съезд на "Братских хуторах". Мне Рябошапка прислал сказать через брата Петра, чтобы мы и туда приезжали. Это будет верст двадцать в сторону от линии железной дороги; мы туда, значит, и отправимся всем кампанствам, даже с дамами- Там вы сами перезнакомитесь со всеми и пристроитесь, как найдете удобнее. Пока же вам самое лучшее, я думаю, посидеть смирно; вот тут и живите. Порожнего места у нас много. Он указал на голые нары.
-- Нет, это не "самое лучшее", а самое лучшее будет вот что, -- вмешался Булгаков, у которого блеснула счастливая мысль сбыть этому молодцу скучную работу разборки шрифта. -- Во-первых, -- продолжал он, -- "толкучка" слишком бойкое место для укрывательства разыскиваемых. Сюда, как видите, залезают вся-
"кие "щеглята", а кто поручится, что они не хвастают среди пустоголовых товарищей коротким знакомством с нами? А, во-вторых, чем без дела болтаться, вы можете принять участие в постановке печатного мастерства...
-- Вы що же хотите друковать?
-- Там что бы ни было, это другой вопрос! Дело в том, что, независимо от наших теоретических разногласий, подпольная пресса уже сама по себе факт революционный. Почему же и не помочь на досуге? Ведь я не предлагаю вам это как постоянную профессию, а только между прочим, чтобы время даром не пропало.
Граф укоризненно покачал головой: "ишь, у вас сейчас уже и план созрел, как свалить обузу на другого, чтоб самому отвильнуть от дела", -- без слов сказал он.
Булгаков ухмыльнулся себе в бороду и продолжал:
-- Так если согласны, то и по рукам! Сегодня же примемся за дело! Приищем подходящую квартиру, а то здесь работать неудобно, слишком базарно. А вы там поселитесь, будет^ хороший приют, да и для дела без лишнего народа.
-- Добре, согласен, бо я теперь остаюсь в роде того, что на ваших харчах, то и выходит, значит, "скачи, враже, як пан каже". До не рассчитывайте на меня более, как на месяц, потому что я и одного дня не хочу потерять лишнего на эти господские затеи. Только того, нужно пашпортик раздобыть...
-- Вот и лучше было бы свой-то приберечь, -- заметил Булгаков. -- Ну, да теперь уж вчерашнего дня не вернешь, я вам "выстираю" мещанскую бланку. Вы же сегодня облюбуйте квартирку, эту ночку переночуете здесь, а утром я и явлюсь опять со шрифтом...
Между тем явилась и Саша с самоваром. Она налила стакан крепкого чаю графу, заботливо подложила ему оставшуюся краюху шафранного папушника, а к остальным обратилась с бесцеремонною короткостью:
-- Ну, можете сами наливать, руки у каждого есть, а мне нужно бежать по воду! -- и, набросив на голову большой серый платок, она вооружилась ведром и вышла из хаты.
Коваленко тотчас же и принялся употреблять в дело свои руки, но в более альтруистическом направлении, чем указала Саша, потому что стал разливать чай для всех и себе последнему. При этом, выполаскивая стаканы, он плескал из них прямо на пол на самую середину комнаты с таким невозмутимым спокойствием, как будто именно там и находилась помойная яма.
Вообще в его манерах выказывалась чисто бурсацкая угловатость, и хотя он делал все неспеша, методически, решительно, но тем не менее каждый его шаг и каждое движение носили характер чего-то незаконченного, какой-то неуклюжести. Мыл ли он стаканы, стаканы все-таки оставались замусленными, наливал ли он в них чай, на столе оставались лужи, хотя стаканы все-таки оказывались недолиты до края. Или вдруг примется дуть в трубу самовара с таким усердием, что засыплет золою и налитые стаканы и глаза присутствующих.
"Какой-то неудачник, -- отметил про себя Булгаков, -- точно его из-за угла мешком вымели! Дело, пожалуй, сделает, но мастером никогда не будет".
Заметка из газеты "Восточное обозрение" за 1882 г. с сообщением о побеге Ф.Н. Юрковского (Сашка-инженер) с каторги
Наконец чай был розлит и попал в стаканы, наполненные серой золой из поддувала; глаза собеседников были также засыпаны золой, а от самоварного крана, вдоль всего стола, образовался широкий . поток воды, ниспадающей каскадом на пол. А Коваленко, почив от дел рук своих, стер грязным рукавом горохового балахона крупные капли пота у себя со лба и под носом.
-- Господа! -- обратился Булгаков ко всем,---позвольте поставить вам один практический вопрос. Вот мы все сидим здесь в этой квартире, едим, что бог послал и хозяйка сварила. Сюда же в общее пользование Коваленко притащил в мешке, если не ошибаюсь, чуть не целый пуд книг... А деньги добывает на все один граф, и их, конечно, скоро нам не хватит на жизнь, на шрифт, на книжки...
--- Да, я и забыл, -- перебил Коваленко, обращаясь к графу, -- это из Одессы брат Федор прислал с подводами пятьсот экземпляров "Хитрой механики", книжка очень подходящая и между братами идет успешно... То я хотел спросить, как вы полагаете, разносить ли ее по учителям, или разом раздать на съезде?
-- Пожалуй, в виду дрозденкиного провала, -- заметил граф, -- лучше будет подождать и не ходить вовсе к учителям... На съезде разом и спустим все...
-- Так вот, на все это нужны деньги, а где их брать? -- продолжал Булгаков развивать свое предложение. -- Я ставлю вопрос еще шире: откуда революция должна черпать материальные средства для пополнении своей военной кассы?
Он на минуту приостановился. Дрозденко переглянулся с Коваленко, а последний покосился на графа, но тот упорно смотрел в свой стакан и не произносил ни слова.
-- Я знаю, господа: вы полагаете, что это дело тех, кто имеет связи в высших слоях, кто не порвал еще всех сношений с буржуазией, как, например, я. Но нельзя же вечно жить одним только подаянием!.. Да и те гроши, которые даются нам сочувствующими, мы получаем еще пока по какому-то странному недоразумению, которое без сомнения скоро рассеется, и тогда этот источник иссякнет... Революция должна иметь собственные фонды. Я прошу, господа, высказаться...
Граф почесал затылок, что выражало у него затруднительное состояние. Вопрос этот, как и многие другие, оставался для него открытым, хотя он и чувствовал постоянную необходимость разрешить его... Лицо Коваленко ясно выражало, что он хорошо знает, что надо делать, но готов выслушать всякий вздор, какой понесут другие об этом предмете. Только один Дрозденко решил вопрос смаху, без обиняков.
-- А на чорта нам гроши?!---энергически возразил он, ударив пальцем по столу. -- Обойдемся и без них! Народ сам по себе сила, в нем же находятся и средства... Не его ли богатством живет все государство! Так найдет и для себя -- ось що!.. А пока що, нам треба слиться с ним, и каждый должен сам зарабатывать себе хлеб, а не барствовать в интеллигентном труде... Народные же книжки стоят всего три копейки, да их не много и надо... Народ книжки не читает, бо вин и грамоте не знае. А в момент восстания вин найдет себе готовые склады оружия во всех магазинах и казенных арсеналах -- все это его же, ось що!
-- Од те ж вам книжицы в Очакове знадобылысь!.. Хоть им и три копейки цена, все же надо достать, сами-то они через границу не перейдут, либо самим нужно их печатать. Опять же не без денег это делается. Да вот и паспорт вам завтра наш Ревизор откуда достанет: тоже, поди, какому-нибудь волостному за бланки надо что-нибудь, -- медленно, обдумывая каждое слово и как-будто с трудом выкладывая их, вставил Коваленко.
Затем, пошарив в кармане своего бесцветного пальто, он вытащил оттуда пять яиц и положил четыре из них на середину стола, а пятое принялся облупливать.
-- Хотите? -- отнесся он к Булгакову. Тот машинально взял со стола яйцо.
-- Коваленко прав, -- начал он снова,--указывая, что до момента всеобщего восстания нужна продолжительная предварительная подготовка, которая требует значительных затрат...
-- Мне кажется, что при затруднительных вопросах нам следует искать решения их в истории революции.
Коваленко искоса, хотя и одобрительно, взглянул на говорящего и тотчас же подхватил на лету этот намек:
-- История нам ясно указывает, как взималась, например, контрибуция на революцию польским жондом, -- заметил он, справившись со скорлупой, и, круто посолив, скусил половину яйца.
-- Революция должна употреблять революционные приемы, -- продолжал Булгаков, -- конфискации правительственных капиталов -- вот средства, которые лежат перед нами, и, мне кажется, надо раз навсегда признать их в принципе, не смущаясь их юридическими названиями, ибо дело-то ведь не в названиях...
Коваленко даже облизнулся от удовольствия, но недоверчиво покосился в сторону графа.
-- Фу, мерзость! Да тут целый цыпленок! -- сказал Булгаков, с отвращением кладя в сторону свое яйцо.
-- То вы уж и не трудились бы, -- по обыкновению с расстановкой, медленно сказал Коваленко, замечая, что Булгаков берет другое яйцо, -- они все такие, с душком, то есть, -- пояснил он.
-- Зачем же вы покупаете гнилые яйца? -- удивился Булгаков.
-- Это не вредно, -- успокоительно и самым серьезным тоном ответил Коваленко. -- А между тем на три копейки дешевле: как раз, значит, и сэкономим на книжки Дрозденке. -- И он с невозмутимым хладнокровием принялся есть яйцо, только что оставленное Булгаковым.
Даже Дроэденко, несмотря на весь свой ультрадемократизм, не был в состоянии составить компании своему коллеге:
-- Смердит стерва! -- произнес он, крутнув носом, и подложил свое разбитое уже яйцо прямо к стакану Коваленко, как человек несомненно убежденный, что это самая подходящая для того пища. -- Настоящий стервятник, -- пояснил он, -- либо тухлыми яйцами, либо гнилой печенкой питается! Это он нарочно такие покупает, чтобы другие не ели, ему все и остается, -- пошутил он- без всякой тени неудовольствия.
-- Но, признав грабеж, -- сказал, наконец, граф, возвращаясь к прерванному разговору, ---чем мы будем отличаться от грабителей? и как тогда нравственно влиять на них? Ведь разность целей и объектов действия при единстве средств трудно понимается. -- Он на мгновенье закрыл глаза, как бы прислушиваясь к неясному протесту внутреннего чувства, и добавил: -- революционные и мошеннические приемы не должны быть смешиваемы.
Коваленко взял со стола последнее яйцо.
-- Кажется, никто не хочет, так я съем и это,--без малейшего признака иронии проговорил он.
-- На доброе здоровье! -- поклонился Булгаков, и все весело засмеялись, а Дрозденко опять лаконически разрешил сложный вопрос о средствах: коли так, так и так! -- согласился он с графом, утвердительно долбанув носом в знак окончательного решения.
"Парень покладистый" -- отметил про себя Булгаков.
-- Желал бы я знать, що эта кит-рыба изображает из себя в нашем обществе? -- спросил он, показывая на лежащего дядю Паву.
-- Ровно нуль! На этого человека деловую узду не наденешь,----ответил граф.
--- Какой-нибудь Тит-Титыч из купеческой породы, что ли?
-- Нет не угадали! поднимайте выше: сын покойной баронессы Вревской. Вот она какая кровь-то высокая!
-- А сам-то по себе, что такое? -- полюбопытствовал Булгаков.
-- Трудно сказать,--нерешительно начал граф. -- По-моему, художник прежде всего. Работал в академии, и даже на выставке его картины были из выдающихся... Затем артист, кажется на всех инструментах, особенно на скрипке: она у него только что слов не выговаривает... К тому же математик. Смотрите, не вздумайте с ним диспутировать, заткнет, батенька, за пояс по первому абцугу. С дифференциальными уравнениями, да с интегралами нему и не подступай. В теорию вероятности вобрался! Помещал статьи где-то по математическим наукам, находился в печатной переписке с Чебышевым... И вдруг запил горькую и все бросил!.. Предлагали кафедру -- отказался! И, как видите, прожигает жизнь в нашем захолустье во образе скульптора, скорее даже полуинтеллигентного ремесленника, -- тем и кормится. Лепит из алебастра корзины, да узоры над окнами, и все, что в неделю заработает, то в две пропивает.
-- Разве так много зарабатывает?
-- Не больно много, да ведь и пьет-то одну дешевку, шампанское игнорирует, потому и хватает надолго, хотя поит всю нашу голь кабацкую... А жаль, голова светлая... очень светлая, -- задумчиво проговорил граф, глядя на кудлатую шевелюру спящего гостя.
-- Талантливая, даровитая натура, да без ума, -- как-то сбоку вставил Коваленко. -- По крайней мере, большого разума в нем незаметно, потому-то он и не может рассудить, что ему делать с своими дарованиями, а...
Но на этом "а" он был прерван быстро вошедшим маленьким человеком с широкими плечами, с почти квадратным туловищем. Из-под нависших, совершенно сросшихся бровей блестели черные глаза, сидящие в глубоко ушедших под выпуклый лоб орбитах, а орлиный нос загнулся крючком над безусой губою. Он так быстро и неожиданно очутился среди комнаты, что казалось, будто выскочил из-под земли.
-- Что же это такое?.. На что это похоже? -- грозно произнес он каким-то гортанным, режущим ухо голосом, ни с кем не здороваясь и ни к кому собственно не обращаясь. -- Нашли кому поручить! Этому Щегленку пестроголовому!.. Помилуйте, навел целую толпу таких же болванов как сам, взломал сундук, да и раздает себе книжки целыми охапками, без разбора сыплет направо и налево... Уж и половины не осталось!.. Я не виноват! Я ничего не мог сделать. Твердит, что он купил книжки не затем, чтобы они лежали в сундуке...
-- Но ему же было сказано... да и сундук казался надежным! -- возразил Булгаков, чувствуя на себе укоризненный взгляд графа. -- Удивляюсь, как он его одолел!
-- А так и одолел!--надвинулся карлик на Булгакова. -- Притащил топор, да и взломал оба замка... Теперь прошу избавить меня и от этого Щегла, и от его сундука! -- снова наскочил он на графа.--У меня есть дела и поважнее, вовсе не намерен проваливаться без толку по милости таких умников!
-- Ну, полноте, Стрижевский,--сказал граф,-- не шпионов же в самом деле он к вам навел. Как-нибудь уладим...
-- Надо спасать, что осталось, -- методически проговорил Коваленко и принялся искать по комнате свою фуражку, хотя ей, повидимому, и затеряться-то было некуда в этой пустой комнате, с одним столом и голыми нарами. Но она все-таки ухитрилась у него забраться в самый угол, под нары.
-- Нет, уж видно, эту пташку без меня не уймете! -- сказал граф, вставая. -- А вы, Коваленко, лучше отправьтесь к "братам"... Они будут ждать меня к пяти часам. Передайте это прошение генетихским хуторянам, да пусть они завтра же подадут его в губернское по крестьянским делам присутствие... И все трое двинулись к дверям.
-- Граф, -- окликнул Булгаков,-- захватите мне кстати какую-нибудь просветительную книжонку для "начинающих".
-- Что за чудеса! Каким это образом вы снизошли до пропаганды? -- воскликнул граф.
-- Никогда не был просветителем, а тут "особая статья", дело капитальное.
-- Какую же вам требуется?
-- Все равно, что-нибудь почувствительнее, это для одной кисейной барышни.
--: Еще и для "барышни"! Да тут целый роман! Так я вам "Парижскую коммуну" притащу, -- сказал граф. -- Там очень рельефно изображены страдания побежденного народа...
-- И в самом деле! Это хоть кого проберет! Тащите ее! -- обрадовался Булгаков.
Стрижевский вышел вслед за графом, сердито натянув козырек своей кожаной фуражки до самого носа,
-- Ну, и отличились, словно ребята малые! ---злобно рявкнул он уже в сенях.
Вслед затем фигуры их всех мелькнули мимо окон.
-- Вот, этот уж не Щегленок, а настоящий Ерш, -- усмехнулся Булгаков, показывая на Стрижевского.
-- Завзятый бес. Наверно, сын самого Вельзевула! -- сострил Дрозденко, -- А с такого скорый прок будет!
-- Он у них там в гимназия главный воротила, хотя сам уж в прошлом году кончил гимназию,-- поясняла Саша, -- готовится теперь поступить в Медицинскую академию...
-- Добрый рубака будет, -- заметил Дрозденко.
-- Граф говорит,--продолжала Саша, -- что он хотя и злой, но хороший человек и стоит двух добрых. Но я этого не понимаю: мне кажется, если не добрый, то как же он может быть хорошим человеком? А если хороший, то, значит, он только с виду злой, а в сущности должен быть добрым.
-- Барышня-то с хвилософией, -- подтрунил Дрозденко. -- Ну, а це ваш дядя Пава, якый, по-вашему, человiк выходит?
-- О, конечно, хороший! -- горячо вступилась девушка, как бы предвидя, что сейчас посыпятся обвинения. -- Разумеется, не хорошо, что пьет... но он всегда готов сделать для других все, что может...
Между тем великан, лежавший до сих пор неподвижно, как колода, и испускавший только сильные носовые звуки, -- вдруг перестал храпеть и грузно перевернулся на другой бок.
-- Эко махинище, -- заметил Дрозденко. -- А что, он сильный человек, чи так тiлько салом заплыл ?
-- Настоящий силач, -- ответила она, -- его и полиция не берет, и жулики не трогают более. Все знают, боятся и подступить. Раз городовым удалось принести его в полицию совсем пьяного. Он там немножко проспался, да и высадил трое дверей.., так и ушел в ту же ночь,..
Другой раз как-то жулики втроем напали на него ночью: "Снимай, говорят, пальто!" А дядя Пава растопырил руки: "Ну, говорит, делать нечего, вас трое, а я один, -- тащите!" Один стащил правый рукав, а он этой освободившейся рукой как хватит в ухо третьего, даже не крикнул, так и покатился... Остальных же двух он схватил за шивороты, развел в разные стороны, да так и привел к самой полиции: "Ну, говорит, счастлив ваш бог, что я там вчера все стекла перебил, мне теперь самому туда показаться нельзя. А потому, чтобы нам вперед не ссориться, идемте пить мировую! Да и пошли все втроем в Красный кабачок.
-- А что же с тем было, которого он ударил? -- полюбопытствовал Булгаков.
-- Да они говорят, что целую неделю ходил с разбитой щекой, а двух зубов и поныне не хватает... Еще хорошо, что ударил ладонью!..
-- Так добре... А все ж таки лучше бы шел в батраки, чем в интеллигентной шкуре жить,-- Заключил Дрозденко.---А мне пора итти квартиру шукать... бо скоро и ночь на двори...
-- Да и мне время родителей проводить, -- ответил Булгаков, вставая. -- Ишь, мы в самом деле все чаюем, а и день прошел. Пожалуй, уж более четырех часов.
-- Так двинемся вместе.
-- Прощайте, хозяюшка!
Оба пожали руку Саше и вышли.
* * *
Глава четвёртая
Она явилась
Явилась ты: как пташка к свету,
Рвалась к тебе душа моя!
Волшебной прелести привету
Невольно покорялся я!..
Дрозденко с Булгаковым скоро разошлись. Первый пошел по слободским трущобам "шукать хатину", а второй выбрался на главные улицы города и,-- было ли это следствие пустоты в желудке, в котором легкая закуска с утренним чаем давно уже переварилась и опростала место для более основательной закладки фундамента, или он чувствовал себя не в духе, -- но все виденное не особенно ему нравилось.
"Коллекция не особенная, -- думалось ему, и лишь на одном образе Саши мысль его останавливалась с удовольствием. -- Девочка хорошая,-- решил он,---да и эта пьяная щука, кажется, ничего себе... Как это он мне ответил: "жить, как хочется, нельзя!.." да и метко указал причину: действительно нельзя! Тут виден свой ум: пьян, да умен, -- два угодья в нем"...
-- Коля, куда идешь? Садись! --- раздался голос Зинаиды позади его, и ее кучер круто осадил лошадей, поравнявшись с Булгаковым. -- Ну, скорее!
Булгаков вскочил в фаэтон, и лошади пустились рысью.
-- Едем обедать, --- сказала Зинаида.
-- Обедать, -- машинально повторил Булгаков, пощупав живот. -- Да, кажется, я еще не обедал.
-- Ну, когда мы тебя приручим?--и Зинаида поднесла к его губам свою пухленькую ручку, отвернув на половину лайковую перчатку.
-- Да ведь здесь мужа нет, так зачем я тебя буду целовать, -- сказал Булгаков, отводя ее руку в сторону.
-- Разве ты только на зло мужу целуешь? Я думала, что у тебя есть и братское чувство.
-- Чувство-то есть, да оно не обязано выказываться внешним проявлением по принятой формуле, а если и скажется, то не так.
Зинаида почти совершенно не знала внутренней физиономии своего брата. Их отношения были, правда, дружественны, но ограничивались одной внешней, так сказать, формально-родственной стороной. Сближения я откровенности между ними не существовало. Изредка навещая сестру в институте с матерью, он оставался для нее только "милым мальчиком", объектом, приносящим коробки конфект. Окончив институт, она сейчас же вышла замуж и уехала в провинцию, а Николай оставался жить в Петербурге с матерью до окончания гимназии, когда поступил в Технологический институт; затем перешел в университет и начал жить самостоятельно, так как в это время мать, соскучившись по дочери, нашла возможность оставить его одного и уехать из столицы. В последние три года университетской жизни Булгаков хотя и навещал "милых родителей", но его характер и взгляды так разошлись с понятиями и образом жизни этих родителей, что он ясно видел невозможность быть понятым ими и оставался чужим в своей семье. "Отрезанный ломоть"--решил он в глубине души и никогда не пытался развивать перед ними свои идеи, предоставляя окружающим только догадываться о своем образе мыслей, в той мере, в какой каждому позволяют его способности. Он видел, что Зинаида никогда не поймет его и не откликнется сочувственно на его задушевные стремления. И потому он инстинктивно прятал их глубоко в себе, а на все ее попытки познакомиться с его "настоящими" взглядами или отшучивался, или отвечал самыми общими положениями.
Карийская каторга (группа каторжных тюрем в Сибири на река Кара) в которой в 1880-1882 г. отбывал наказание и в мае 1882 г. совершил побег Ф.Н. Юрковский. Был пойман и доставлен в Петербург в Шлиссельбургскую крепость
Теперь Зинаиде снова захотелось вызвать брата на откровенность.
--- Скажи, пожалуйста, Коля, неужели ты в самом деле уже совсем бросил университет и не будешь кончать курса? -- спросила она.
-- Да, я уже давно, собственно говоря, покончил со всеми университетами и только числился для "звания", а посещал их только для сходок, то есть, это в роде того, как ваши мужья посещают клубы...
-- Что ж ты думаешь теперь делать?
-- Решительно ничего в том смысле, в каком ты это спрашиваешь, то есть я не думаю нигде служить и никакого рода профессиональных занятий не ищу.
-- Чем же ты будешь жить?.. Нельзя же так всю жизнь...
-- Чем случится. Сегодня уроками, завтра буду воду возить, или буду работать на кузнице, или в конторе нотариуса, судя по обстоятельствам. Я об этом даже не думаю... А жизнь моя будет очень непродолжительна: живо засадят в тюрьму...
-- О чем же ты теперь думаешь?
-- Это, Зина, длинно рассказывать, и если бы ты хотела серьезно узнать, то надо прежде всего почитать кое-что. Но у тебя на это не хватит ни охоты, ни времени... Да и Иван Егорович не позволит тебе читать такие книжки...
-- Нет, ты напрасно так думаешь. Мне бы хотелось познакомиться с вашим учением и с тем, что так интересует тебя. Ты бы принес мне "своя книжки", если уж не хочешь говорить!
-- Тпр-р-у! -- раздалось с козел.
Экипаж остановился у крытого подъезда большого дома.
-- Ты куда же меня привезла? -- спросил Булгаков, глядя на незнакомое здание. -- А я думал, что мы едем к тебе...
-- Вставай и звони скорее! Это дом Платона Матвеича. И Андрей с Полиной Егоровной сегодня здесь обедают.
В эту минуту сам Григораш вышел на подъезд.
-- Стол накрыт, и мы ждем только вас, --- радушно проговорил он. -- Где же Иван Егорович? А, вы и этого бегуна привезли^ -- отлично... Натичка, вот и тебе кавалер есть, веди его прямо за стол!
Все поднялись по роскошной лестнице в зал. За обедом Ната сидела рядом с Булгаковым. Но он мало обращал на нее внимания, ел много и был серьезнее обыкновенного. Ната старалась быть внимательнее к своему кавалеру и каждую минуту смотрела на него.
-- Хотите вина? -- спросила она, взявшись за бутылку.
-- Хочу, -- ответил тот.
Она налила в стакан, минуя рюмку, и долила до самого края. Булгаков поблагодарил глазами.
-- Вот в наше время молодежь ухаживала за барышнями, а нынче так барышни ухаживают за кавалерами! -- произнес Григораш, выразительно взглянув на дочь.
Булгаков понял этот взгляд, предостерегающий дочь, что ее внимание к гостю переходит границы, в каких ей следует держать себя по отношению к нему. И он ответил:
-- Ничто не вечно под луною: нравы и обычаи так же изменяются, как и все в общем ходе прогресса, который идет своей дорогой, не ожидая отсталых.
--- Да, мой друг, нравы меняются, только -- как немцы говорят -- не все то хорошо, что ново. Прежде молодежь, если и не особенно прилежно училась, зато рвалась на службу так, что нельзя было удержать дома, а теперь не хотят ни учиться, ни служить. Вот ты, например, почему ты нигде не служишь?
-- "Служить бы рад, прислуживаться тошно".
-- Э, будто бы так уж я непременно надо прислуживаться! И твой отец и я служили же...
-- Оставляя в стороне отца-- сыну не годится быть судьею своего отца, -- скажу, что вы однако же бросили службу и вышли в отставку.
-- Ну, это так случилось, потому что я занялся другим делом...
-- То есть вы предпочли более независимый труд... другими словами: труд без прислуживания.
--- Так и ты бы, если не хочешь служить, занялся бы каким-нибудь делом... А то нельзя же все так жить на счет мама.
-- Откуда же вы взяли, что я живу на счет мама? Вы, кажется, не вели моих приходо-расходных книг. Я уже два года живу на свои средства.
-- Ну, может быть, ты имеешь уроки... но ведь нельзя же так всю жизнь... а дальше как? Надо иметь что-нибудь определенное.
-- Я имею голову и руки -- это совершенно определенное, и надеюсь с этим всегда добыть себе кусок хлеба.
-- Пока один, положим, еще как-нибудь с грехом пополам, а когда женишься, надо содержать жену.
-- "Не женися, молодец, слушайся меня",---продекламировал Булгаков.
---.Ах, папа, -- живо подхватила Ната, -- видишь, я тебе говорила, что не все только думают о том, чтобы выйти замуж или жениться!
Булгаков видел, что симпатии Наты, для которой он собственно и вел этот по его мнению "дурацкий диспут", решительно на его стороне. Между ними происходило сближение без слов. Как во время разговора, так и после обеда, они угадывали друг друга по нескольким словам, часто по одному взгляду, и постоянно следили друг за другом. В гостиной, когда подали глинтвейн, она взяла с подноса большую, резко отличавшуюся от прочих своей роскошной отделкой фарфоровую чашку и сама подала ее Булгакову. Себе же поставила миниатюрную японскую чашечку.
-- Это что означает? -- спросил Булгаков, рассматривая изящную живопись и вензель Н.П.Г.
-- Это моя шоколадная чашка, но я не могу выпить столько глинтвейну, а вы можете.
-- Бонжур за внимание; но я право боюсь, что у меня уже и без того нос покраснел: так вы меня наспиртуозили!
-- О, напротив, на вас совсем незаметно. Они сидели в нише окна, отделившись от остальной публики, разместившейся в покойных креслах вокруг диванного стола.
-- Если бы я даже уничтожил весь ваш буфет, и тогда бы не было заметно, -- улыбнулся Булгаков, ---- я никогда не пьянею... Но это все пустяки, -- прибавил он, -- отодвинув по мраморному подоконнику свою чашку, как бы относя последнюю фразу и к глинтвейну, я к предыдущему разговору вместе. Он несколько минут пристально смотрел в глаза собеседницы. Она не смущалась, и ее глаза доверчиво со вниманием глядели на него.
--- Хотите знать все?---спросил он.
-- Да! -- тихо отвечала она, опуская длинные ресницы, -- ведь я только на вас и надеюсь, мне не к кому больше обратиться...
"Рубикон перейден" -- подумал Булгаков.
---Так будем друзьями! -- сказал он вслух, протягивая руку.
Она положила в нее свою маленькую ручку, и он крепко пожал ее. Затем он несколько помолчал, как бы собираясь с мыслями.
Платон Матвеевич, зорко следивший за дочерью из другого угла комнаты, видел это рукопожатие и объяснил его по-своему: "Должно быть пари держат" -- решил он, но все же был не совсем доволен, что его Наточка слишком много занята своим гостем.
Булгаков начал говорить сдержанно, вполголоса. Ему удалось затронуть ее доброе сердце картиною нищеты и бедствия внизу и несправедливости, царящей наверху. Удалось заинтересовать ее пытливый умок трогательным изображением полного преобразования этого "несправедливого" строя в новый мир свободы и правды. Хотя самый переход старого общества к идеальному строю и средства, которыми можно достигнуть этого, выходили у него довольно туманны и сбивчивы, -- то казалось надо было быть апостолами правды, распинаемыми на кресте, то оказывалось, что следовало употреблять динамит и митральезы, --- но тем не менее, глазки Наты заблистали и всё личико так оживилось благородным порывом жить для пользы других, что оно в эти минуты казалось даже очень красивым.
Когда во время их разговора несколько раз подходил Григораш или кто-нибудь другой, то Булгаков, не сморгнув глазом и не переменяя тона, вдруг перескакивал с объяснения брошюры Лассаля "Об идее рабочего класса" к описанию какого-нибудь патетического места из той или другой оперы или рассказывал эпизод из хроники петербургского яхт-клуба. А когда незваный слушатель, отходил, то, проводив его насмешливой улыбкой, Булгаков снова возвращался к прерванному на полуслове объяснению серьезных вопросов добра и общественной справедливости.
Пётр Гаврилович Успенский, член революционного кружка "Народная расправа", которого по подозрению в предательстве повесил (!) в декабре 1881 г., находясь в Карийской каторге Ф.Н. Юрковский
-- Зачем вы все это скрываете? Разве истину не надо говорить открыто, чтобы все слышали? И неужели вы думаете, что папа или кто-нибудь из здесь присутствующих выдадут нас полиции? -- наивно спросила она.
-- Такое зерно надо сеять в добрую почву, а на них,----он показал глазами на вылощенную публику, --- лежит печать небесного проклятья... Да, кроме того, пока "нас" мало,-- "будем мудры, как змии". Это правило признавал даже сам основатель христианства.
На прощаньи Ната взяла слово с Булгакова, что он принесет ей на следующий раз книжку, запрещенную правительством, а ему дала слово, что она не покажет этой книжки папе и будет читать ее по секрету. Они расстались, как старые друзья.
Ночевать в этот день Булгаков не попал в свое восемнадцатое столетие: его захватил брат Андрей. И Николай спал у него в кабинете.
-- Можешь располагать всегда этим моим кабинетом, как собственным,----сказал Андрей, кладя на мягкую кушетку подушку и одеяло, вынесенные им из спальни. Из того, что их вынес сам брат, Булгаков сейчас же догадался, что Полина Егоровна не хочет лично выказать ему ни малейшего гостеприимства. Поэтому он ответил брату:
-- Твой кабинет единственный уголок во всем твоем доме, который принадлежит исключительно тебе, и потому я могу принять его от тебя; но подушка и одеяло как вещи, зашедшие из других, так сказать, союзных аппартаментов, являются здесь лишнею роскошью. У меня есть пальто, и этого довольно: ведь я всю жизнь на походе и не страдаю бессонницей.
Однако, он на этот раз и с насильно оставленной братом подушкою в головах долго ворочался с боку на бок и не мог уснуть. Впечатления дня, начавшегося покражей белья, пестрота "толкучки", аскетическая нищета квартиры графа и этой "толкучки" и роскошь платья дам и обеда у Григораша --- все это разнообразие впечатлений, беспорядочно толпилось, воскресая в его голове. И над всем этим постоянно рисовались два женских образа: одна -- бойкая, самостоятельная, все берущая с боя, всегда настороже, с несколько недоверчивым отношением к незнакомым лицам и умеющая отстоять себя -- Саша; а другая, скромная, робко-пытливая и наивно доверчивая, с детски простодушным личиком --- Ната.
Но вот он увидел, как маленькое личико этой Наты мало-по-малу приняло форму большой фарфоровой чашки с вензелем Н. П. Г., затем вензель и живопись исчезли со стенок чашки, и вместо них растут все крупнее и крупнее гигантские цифры: 200 000. И вдруг чашка лопается вдребезги, каждый ее осколок превращается в маленький нулик и все эти нули с громким хохотом катятся в разные стороны...
"Держите, держите! -- кричит он, стараясь догнать их, и вот в средине одного нуля появляется серьезное личико Саши, сурово блещут ее большие серые глаза, и она медленно целит во что-то из револьвера... -- Не тяните, не тяните за собачку" -- хочет крикнуть Булгаков. Он метнулся вперед, чтоб схватить ее за руку, и, ударившись лбом о ручку кушетки, открыл глаза... Притушенная лампа с зеленым колпаком слабо освещала ряд безделушек, симметрично расставленных по письменному столу.
"Что за чертовщина! Никогда снов не вижу, а тут сразу такая галиматья, что хоть роман пиши!" Ему захотелось курить, а так как табаку в наличности не оказалось, то, порывшись в карманах, он вынул связку отмычек, употребляемых слесарями для вскрытия замков, когда потерян ключ. Выбрав надлежащей величины, он открыл ею один из ящиков конторки. Ящик оказался наполненным папиросами. Булгаков взял десять штук, оторвал клочок бумаги и, написав: "взято в качестве тайного займа 10 штук. Николай Булгаков", --- бросил это заемное письмо в ящик и снова замкнул его своим инструментом.
Спать ему решительно не хотелось, а потому он, переменив отмычку, добрался до библиотеки брата, помещавшейся в большом шкафу с стеклянными дверцами, и, достав "Капитал" Маркса, принялся за вычисление истинной стоимости своего сюртука, бросая по временам пытливый взгляд на щель ставни в ожидании рассвета.
Разумеется, почтенные домочадцы, имевшие обыкновение не особенно рано начинать свой день, не досчитались утром за чайным столом своего ночного гостя.
-- Паныч изволили уйти еще в шестом часу, -- доложил слуга, вскидывая с большим усилием громадный самовар на круглый медный таз посреди круглого стола.
А "паныч" в это время не без усилия, но стараясь не выказать большого напряжения, снимал у знакомой нам кузницы с извозчика свой тяжелый чемодан, туго набитый шрифтом, и мысленно проклинал все большие дворы, потому что не прошел и половины расстояния от кузни до "жильцiв" как почувствовал, что его пальцы совершенно онемели.
Саша встретила его в сенях и с веселой улыбкой поздоровалась.
-- Вот вам и презент, -- сказал Булгаков, подавая ей маленький револьвер, взятый им у брата Андрея.
-- Ах, какой миленький!
--- И миленький, и маленький, но с сильным боем. Это американской системы, и хотя пулька немного более нулевой дроби, а за тридцать шагов пробивает дюймовую доску на вылет. Имея такую штучку в кармане, вы, конечно, везде будете чувствовать себя смелее... но запомните, барыня, хорошенько, что пускать ее в дело нужно только в самой последней крайности... чтобы не пришлось каяться в поспешности... Неиспорченная совесть возмущается таким средством и не допускает даже отстаивать этим свое имущество при открытом грабеже. И только защита чести да свободы безусловно гарантирует нас в этом случае от тяжелых последствий раскаяния...
-- Я буду всегда помнить ваш совет,----с чувством сказала девушка, пожимая ему руку, -- и очень вам благодарна как за него, так и за подарок.
-- Ну-с, а ваше "Воистину воскресе" все еще в кармане? -- спросил молодой человек, не выпуская ее руки.
Девушка торопливо посмотрела на свой карман, но убедившись, что на этот раз все в порядке, вопросительно подняла глаза на собеседника. Тот смеялся и совсем приблизил к ней свое красивое лицо.
-- Ах, вы вот о чем! -- догадалась девушка с легкой нерешимостью в голосе, и, зарумянившись, опустила на секунду свои длинные ресницы, как бы что-то обдумывая. -- Ну, хорошо!-- вдруг произнесла. она и быстрым движением, обняв его шею обеими руками, горячо поцеловала его в губы, и затем так же быстро оттолкнула от себя.
-- Браво, Булгаков!--произнес сзади граф, появляясь из комнаты в дверях. -- А только вчера явился,-- вот что говорится: увидел и победил!
-- И притом как истый рыцарь: вооружив предварительно своего противника, -- отшутился Булгаков, указывая на револьвер, который Саша все еще держала в руках.
-- Нечего зубы-то заговаривать!., и вы тоже, сударыня, хороша! Ишь скромница какая, все, изволите видеть, жалуется, что к ней лезут с поцелуями, а сама чем занимается?
-- Что ж такое? Кого хочу, того и поцелую, а кого не хочу,---те пусть не лезут!
-- Что, много взяли? -- подтрунил Булгаков.
--- Где уж с ней справиться! --- махнул рукою граф. -- Кроме своего "хочу" никаких властей не признает.
-- Куда же вы пробираетесь, ворочайтесь в хату, -- сказал Булгаков, видя, что его товарищ собирается выйти из сеней.
-- Нет, спешу в редакцию, и то опоздал.
-- Так прихватите с собой и лошадиные ноги, -- ответил Булгаков, высыпая из портмонэ серебряные монеты на извозчика.
-- Это, пожалуй, кстати. До свидания. И не повторяйте слишком часто электрических сеансов.
--- Не извольте беспокоиться, -- усмехнулся Булгаков. -- В самую препорцию.
Саша выбежала на двор еще раньше графа. И гость, войдя в комнату, нашел там только великана дядю Паву в том же полушубке и в той же мертвецкой позе, в какой оставили его накануне, только на ногах вместо щегольских лакированных ботинок были теперь неуклюжие продранные сапоги. Тут же и Дроздеyко, примостившись к его подушке, голова к голове, а ногами врозь, крепко спал, наполняя всю комнату дегтярным запахом своих чоботов.
Очутившись в обществе сонных тел, наш герой невольно почувствовал, что и сам не доспал в эту ночь, а потому, пройдя раза два по комнате, тоже растянулся на нарах, заложив обе руки под голову, и уже начал было дремать, когда вернулась Саша с большим жестяным чайником в руках, из носка которого дымчатой струйкой выходил пар.
-- Это вам где бог послал?---спросил он, раскрыв свои слипавшиеся веки.
-- В кузнице, у хозяина... чтобы не ставить самовара; там на горне живо, в десять минут закипает... Да проснитесь, -- у! -- какой кислый!.. Сейчас заварю, и будем пить, -- прибавила она, поставив чайник на стол и на минуту исчезнув в свою комнату. Затем вынесла распечатанную пачку чая и отсыпала из нее в чайник.
-- Ну, чай готов, будите этого кота в сапогаx, а дядю Паву не нужно трогать, только в четыре часа ночи изволил притти.
Булгаков свернул кусочек бумажки в тоненькую трубочку и стал щекотать ею ноздри спящего. Тот уморительно морщился, отворачивая нос во все стороны, и, наконец, сильно чихнул при громком смехе Саши.
-- Ах щоб вас!----произнес он, раскрывая глаза.
-- Вот видите, своим-то домком жить много спокойнее,-- заметил Булгаков,---а то здесь как на базаре. Будят, когда захотят. Нашли вы вчера квартиру?
-- И очень подходящую, только нужны реципции, требуют деньги вперед за месяц.
-- Натурально, без оных не обойдется. А вот и типография, -- указал Булгаков на свой чемодан,---только сброд всех калибров... разборка будет кропотлива. .
-- Как-нибудь понемножку, -- ответил Дрозденко, принимая стакан из рук хозяйки. -- И учера чай, и сегодня... Чи воно ж таки можно одним чаем жить? Полощать кышкы, тай годи. А мiнi icты хочется, аж шкура болыть: дайте хочь хлеба до чаю.
-- О, бедненький! Не хотите ли пирожка с говядиной? -- спросила Саша.
-- Ни, не. хочу, дайте тiлько хлiбца кусочек. Девушка выбежала в кухню.
-- А какого вам, белого или черного?--раздался оттуда ее звонкий голосок.
-- Та воно ж таки все одно: що бiлый, що чорный, дайте бiлого.
-- Хорошо, что все равно, -- сказала хозяйка, возвращаясь из кухни,--потому что кроме этой ржаной краюшки, которая к тому же порядочно высохла, ничего нет.
-- Эх, кабы був царем, -- усе б iл сало! -- вздохнул Дрозденко.
В этот момент великан вдруг перестал издавать богатырский храп, грузно перевернулся на другой бок и, лениво приподняв тяжелые веки, обвел мутным взглядом присутствующих. Его взгляд остановился на Булгакове.
-- Вот замечательная вещь, -- произнес он, протирая глаза, -- как только напьюсь, непременно новую личность узрю.
-- В чердаке-то небось трещит?---спросил его, улыбнувшись, Булгаков.
-- Трещит! --- добродушно ответил тот. ---Саша! Благодетельная фея! Омочи перст и влей в мои уста каплю влаги: нутро горит, а во рту эскадрон ночевал.
-- А видели меня вы и раньше, -- заметил Булгаков,-- я даже имел счастье беседовать с вами, только вы находились в сфере невменяемости.
-- Что же это вы? Лучшего занятия как пьянство так-таки никогда и не находите?---едко спросил Дрозденко дядю Паву.
-- Вы верно господин семинарист?--вскользь бросил он, не отвечая на вопрос.
-- Да-с, семинарист, так что ж из того? -- задорно ответил Дрозденко.
--- Так! Я проверяю впечатления, -- равнодушно произнес великан, распутывая обеими руками сбившиеся в стог волосы. -- Вы, пожалуйства, извините: я только как художник отмечаю типы.
-- Сделайте одолжение! Тем более, что и художники часто носят свой особый отпечаток смутного похмелья на челе.
Великан ответил широкой добродушной улыбкой.
-- Ну, будет: помиримтесь, -- сказал он, вставая во весь рост, и протянул руку.
Дрозденко сейчас же приятельски пожал ее.
-- У вас не принято говорить фамилий, поэтому не спрашиваю, -- обратился он к Булгакову, пожимая руку.
--- Все равно, как ни называть! Зовите по кличке: "Ревизор"... Но вот Дрозденко сделал вам вопрос, который интересует и других...
-- Знаю! Ну, так я вам отвечу, господа, обоим: много есть "лучших" занятий, но я пью, чтоб не заниматься "худшими".
-- К чему же такое убожество: зачем ограничиваться одним избеганием "худшего", вместо того, чтобы поискать "лучшего"? -- Вот-с, например, скажем так: я бы мог жить роскошно в Питере, рисуя, положим, картины. Многие стремятся к этому, как к "лучшему", во я пью, чтобы избежать этого "лучшего", которое считаю "худшим"... Я мог бы иметь кафедру. Многие ищут этого, как "лучшего", но я пью, считая профессуру "худшим" при существующем порядке. Пьянствуя с жуликами в кабаке, я по крайней мере не поддерживаю учено-бюрократического уряда, составляющего крупное колесо того общественного механизма, над разрушением которого вы работаете с таким самоотвержением...
-- О, милая! -- вдруг воскликнул он, увидя Сашу с двумя бутылками сельтерской воды. Он принял из ее рук одну бутылку, пустил пробку в потолок и, запрокинув голову, с жадностью стал лить себе в рот пенящуюся влагу прямо из горлышка.
--- Спасибо, сердце мое! -- сказал он ей, опорожнив бутылку. И обняв стройный стан девушки, привлек ее к себе. -- Поцеловал бы тебя, да из меня теперь воняет, как из бочки, а ты этого не любишь!
-- Не люблю, и тебя не буду любить, если не бросишь пить! -- ответила она недовольно.
-- Ну, это ты, положим, врешь, душа моя! -- сказал он, потрепав ее по плечу своей громадной ручищей. -- Хочешь, мы заключим такой договор: я тогда брошу пить, когда ты сочетаешься законным браком, -- идет, что ли?
-- По какому же это расчету? -- спросил Булгаков.---Разве у нее так много шансов?..
-- Да кто ж ее, бесприданницу-то, возьмет за себя? Из путных людей никто, а из вашей братии никто и не думает жениться, ну, срок-то платы и получается довольно растяжимый...
--- Так она возьмет, да за вас же и выйдет!-- сказал Дрозденко.
--- А ведь и в самом деле можно, -- засмеялся великан. -- Вот, например, в таком виде как вчера был, не то что на ней, пожалуй, с козой обвенчают, а я и глазом не моргну!
-- Вы только что привели два примера, -- сказал Булгаков, возвращаясь к прерванному разговору, -- указывающие, если не ошибаюсь, что при существующем порядке некуда применить свои силы...
'-- Да, "господин художник" именно эту тривиальную тенденцию проводил, -- резко перебил Дрозденко: -- не понимаю только, зачем так эффектно ее иллюстрировать! Дилемма простая: нельзя созидать, работайте над разрушением!
-- Оканчивайте фразу: стены лбом!! -- вставил великан.
-- Вы полагаете, что у нас нет сия бороться?
-- Не вижу-с их! Правительство, это -- хорошо организованная общественная сила; кроме пушек, штыков и всего прочего, оно имеет в себя плюс: традиционные верования. Ну-с, а кто за вас? За вас никого! История противупоставляла королям европейских государств феодальную аристократию как сдерживающую силу и затем буржуазию как положительное ограничение их власти. Нужды нет, что в вековых фазах борьбы она помогла сначала королям одолеть феодалов! У нас феодальной аристократии нет, и даже Екатерина не сумела создать ее. А наша буржуазия -- это ли не оппозиция?! Остается горсть адвокатов, литераторов, врачей и пять-шесть профессоров!
-- Их не так мало, -- возразил Булгаков. -- общественное мнение и у нас есть сила, с которой правительству приходится считаться: "идеи ведь на штыки не уловляются" -- говорит Лассаль.
-- Да, -- ответил великан, -- он это сказал, но, с другой стороны, не было еще примера, чтобы штыки ломались об идеи.
-- За нас и с нами народ! -- вскрикнул Дрозденко, выразительно стукнув по столу.
Дядя Пава грустно покачал головой.
-- "Народ!"--повторил он. -- Мы стоим перед хорошо вооруженной крепостью с голыми руками, а в нас жарят картечью из орудий... Там есть митральезы, и круповские, и Пибоди и Мартыни и чего, чего только нет!.. Вот вы и говорите мне: вперед! за нами стомиллионная армия народа! А я вижу, что этот стомиллионный ариергард отстал на целое столетие от своего авангарда, и пока мы будем штурмовать крепость лбами, нас будут бить на выбор, как поросят к Рождеству, и приготовят из нас бифштекс гораздо ранее, чем подоспеют главные силы.
-- Недурно,----сказал Булгаков, -- художник, как художник: сейчас и картинка готова! Только тени немножко гуще, чем следует. Что же, по-вашему, делать-то'/
-- А ничего и не делать! Сидеть под кустиком, чтобы какая-нибудь шальная пуля не задела... Сиди, себе; да трубочку покуривай!.. А то можно и на солнышке кверху брюхом поспать, у кого нервы покрепче; не беда, что пули свищут...
-- Ну и сидите! И курите!--вышел из себя Дрозденко и даже сплюнул с досады, причем угораздил попасть на носок собственного сапожища...
-- Да и покурим! -- полушутя ответил великан, вытаскивая серебряный порт-табак, и действительно стал вертеть папироску. -- Благо табачница еще в кармане завалялась!
Тут Саша, которая все время молча, но с напряженным вниманием следила за доводами обеих сторон, вдруг бросилась к дверям с криком:
-- Аня! Аня!
"Так вот она Аня, -- подумал Булгаков, -- посмотрим!.."
Саша между тем уж обнимала сестру, стоявшую в дверях с маленьким узелком подмышкой.
То была стройная шатенка, среднего роста, с темно-каштановыми волосами, распущенными по плечам, которые густыми волнами ниспадали за спиной ниже пояса. Ее роскошный бюст и тонкая талия, ее красивые правильные руки с маленькими изящными пальчиками; каждое ее движение, каждый жест носили столько прелести и природной грации, что невозможно было только смотреть на эту дивную гармонию форм, а не любоваться ими. Она точно обдавала всех своим неотразимым обаянием. Булгаков сразу почувствовал, что всю его душу так и потянуло к ней. "Что за чертовщина! -- подумал он, нарочно отводя глаза в сторону, чтобы освободиться от ее волшебного обаяния. -- Никогда ничего подобного не ощущал! Нет ли у нее там в пазухе приворотного зелья какого?.. А какие у нее глаза?"--пришло ему в голову. Он снова взглянул на нее, когда Саша уже подвела сестру к столу я отрекомендовала сидевшим.
-- О, я давно вас знаю и давно считаю старым знакомым, -- с улыбкой сказала она Булгакову, подавая ему руку. И это прикосновение ее нежной матовой ручки пробежало по нем электрическим током. И все-таки Булгаков не мог определить, какие у нее глаза, и это заставляло его снова и снова взглядывать в прекрасное лицо незнакомки... Он мог только запомнить, что в ее глазах много доброты, что они просто какие-то светлые, лучезарные... да, именно, лучезарные, а иногда отливают какой-то прозрачной синевой, и все казалось, что вот сейчас в этой синеве, как в зеркальной поверхности, отразятся все помыслы, все движения ее души...
Булгакову даже стало досадно от непривычного чувства, которое .так внезапно овладело им... И главное это чувство ему почему-то казалось обидным для Наты.
-- Я не удивлюсь, -- сказал он вслух,-- если вы найдете меня не совсем таким, каким вам изобразил меня мой приятель -- идеализатор...
-- Нет, напротив, я таким вас и представляла себе... Да, именно таким, -- подтвердила она, -- даже странно: контур ваших глаз и линия лба мне рисовались с такой поразительной ясностью, как будто я видела ваш портрет.
"Всем взяла! ---подумал Булгаков,---и красива, и стройна, и еще что-то есть особенное... это то, что разлито во всем ее существе и сосредоточено в прозрачной глубине ее больших глаз, которые так красиво обрамлены дугою темных бровей. Что же это такое?"
- У меня к вам и письмо есть!, и к вам, дядя!., ну, а уж к вам-то пока ничего нет!..-- приветливо кивнула она Дрозденко.
-- Не жду! -- отрезал он, отвечая на рукопожатие.
--- Фу, как я устала! -- И Аня присела у стола рядом с Булгаковым. -- Постойте, господа, сейчас достану.
Она принялась растегивать пуговицы на груди, и, слегка отвернувшись, запустила руку за корсаж и вынула оттуда кучу маленьких записочек и стала их разбирать.
-- Это вам, а вот и вам, дядя, от профессора Долгомарова, хотя вы по обыкновению на похмельи! -- сказала она, взглянув на его кожух и в то же время отправляя остальные записки под лиф. --- Зеленева,-- продолжала она,---арестовали в Елисаветграде с чемоданом книг. Такая неосторожность! не обвязать даже веревкой! Носильщик уронил, чемодан раскрылся, оборвав застежку, и книжки рассыпались по всему дебаркадеру... А Ивецкого провезли из Одессы с этапной партией в Вологду, и Паша вместе с ним, то есть следует добровольно за этапом. Я ее встретила на вокзале, с нею и пробралась к нему в пересыльный. В Киеве тоже аресты... Впрочем, это вы уже знаете. -- Она взглянула на Булгакова. -- Но ваша пассия благополучно избежала западни и скоро будет сюда с народниками.
-- Не понимаю, кого вы имеете в виду.
-- И ваше сердце ничего не говорит?
-- Нет.
-- Да есть ли у вас оно?--И Аня шутливо прижала свою ручку к его сюртуку. Булгакову хотелось, чтобы она подольше не отнимала своей руки, и вместе с тем было досадно...
-- Ам! -- воскликнул он вдруг, неожиданно ляснув на нее зубами, как пугают детей.
-- Ах!---вскрикнула Аня, отдернув руку и откидываясь назад.
Все рассмеялись.
-- Что ж, вы, барышня, прикоснулись к самому жаркому месту в его теле: вот и обожглись, -- заметил Дрозденке.
-- Ишь какой он, -- сказала Аня шутливо капризным тоном,-- точно с маленькой! Я не хочу так. Вот вам за это! -- и она дернула его за чуб, однако быстро отодвинувшись.
"Так-то лучше: сиди-ка себе подальше, и тебе будет спокойнее, да и мне просторнее!" -- подумал Булгаков.
-- А мне все же интересно, кто сия избранница моего сердца? -- сказал он вслух.
-- Нечего притворяться! Вы думаете, мы не знаем? А ваша генеральская дочка, которую вы похитили из Петербурга? И надо отдать честь вашему вкусу! Она замечательно красива.
-- Не отрицаю. Но вы ошибаетесь, -- мне ее навязали в момент отъезда, чтобы разлучить ее с тятенькой да маменькой, а до тех пор я ее никогда не видел.
-- Ну, а в дороге? -- игриво спросила Аня, пристально посмотрев на Булгакова.
-- А в дороге она казалась очень миленькой и развитой девушкой. Но мне кажется совсем не нашего поля ягода, слишком уж нежна, и физически, и душевно, такая хрупкая, что того и гляди сломится. Так и просится под стеклянный колпак.
-- Еще бы не сломилась, если вы сожмете!.. Она говорила, что вы очень сильны. Покажите .ваши мускулы.
-- Они у меня назидательные. -- Булгаков отстегнул запонку и не без удовольствия обнаружил свою мощную руку, на которой каждый из мускулов, будто отлитый из бронзы, так и обрисовывался из-под туго обтягивавшей их кожи. А по мускулам, словно канаты обвивались и переплетались тонкие жилы.
---- Вот прелесть! Саша, посмотри, какая сила! -- вскрикнула Аня, дотрагиваясь рукой до руки Булгакова.
-- В самом деле, -- сказал дядя Пава. -- У меня в объеме рука, пожалуй, вдвое больше вашей, но рельефности такой еще отроду не видывал. Вы неоцененный натурщик для картины, и в особенности для изваяния, например, статуи Геркулеса. Это вам вечный кусок хлеба, когда есть нечего будет. Идите прямо в академию, там вас примут с распростертыми объятиями.
-- Как хорошо иметь такую силу, -- с завистью сказала Саша.
-- А попробуйте ущипнуть,--продолжал Булгаков.
Обе девушки делали тщетные усилия, но их пальцы только скользили по натянутой коже.
-- Не могу! -- сказала Аня, ударив слегка пальцем его по руке.
--- Бейте кулаком и вдобавок со всей силы! -- сказал Булгаков.
-- Нет, зачем же, будет больно, -- возразила Саша.
-- Это еще увидим, кому будет больнее. Ну, начинайте!
Он плотно прижал руку к столу. А обе девушки принялись со смехом дубасить по ней своими кулачками.
-- Сильнее, сильнее!--приговаривал Булгаков, весело улыбаясь.
-- Но мне самой больно, -- сказала, наконец, Аня, потирая свой кулак.
Саша била с увлечением молодости и даже кулаками, очевидно желая непременно пронять его.
-- А я могу? -- спросил Дрозденко, тоже прицелившись кулаком.
-- Сделайте одолжение! -- И Булгаков сильнее сжал кулак, мускулы вздулись еще выше. Дрозденко размахнулся и ударил, другой, третий... Но его кулак отскакивал, словно от натянутой гуттаперчи.
-- Неужели нисколько не больно? -- спросил он.
-- Ни капельки! -- смеялся Булгаков.
-- Завидная, чорт побери, мускулатура!
-- Это "extensor digitoru" -- каков же должен быть "biceps"!--сказал художник, с восхищением глядя на всю эту картину. -- Показывайте "biceps"!
* * *
На шлиссельбургском экземпляре имеется надпись, сделанная рукою Н. А. Морозова: "Здесь роман кончается по причине смерти автора, не вынесшего заключения".
Источник: http://az.lib.ru/j/jurkowskij_f_n/text_0030.shtml