Адриан Митрофанович Топоров
(1891-1984)
Шестьдесят лет с пером селькора и журналиста
(из воспоминаний)
Жизнь иногда выкидывает потешные коленца. Взять для примера хоть бы меня. 24 августа (по старому стилю) 1891 года родился я. В тот же день тётка Феня принесла сынка. Двоюродных младенцев крестили в один и тот же час, в одной и той же купели. Обоих нарекли Адрианами. Оба мы Митрофанычи.
А дальше пошли различия. У братца фамилия Прасолов, а у меня Топоров. Его в Стойле дразнили Куркуль, а меня – Кисель. Мастью я «цыганча», а он – белобрысый. Братец долговязый, а я – от горшка два вершка.
Учились мы в церковноприходских школах. Он в Соковской, а я в Бродчанской. В учёбе были дошлые, особенно в выразительном чтении стихов. Состязались в этом искусстве. Но, правда, братец мало-мало обгонял меня. А один раз принародно подкузьмил:
- А ну, напиши самое длинное слово!
Я и осёкся.
- А я напишу!
И, ликуя, он наскрёб на грифельной доске, показал людям и с гонором прочёл:
- Попреблагорассмотрительствующемуся!
Где он его выкопал?! Слово показалось мне туманным, но как-будто русским и осмысленным. А через полвека с лишком в рассказе Н.С.Лескова «Заячий ремиз» я встретил признание Оноприя Опанасовича Перегуда, что он донёс на «потрясителей трона»:
- И потому я представляю это: как угодно попреблагорассмотрительствующемуся начальству…
Скажи на милость! Значит, «чародей русского языка» орловец Н.С. Лесков у простого народа подслушал самое длинное слово, может быть, даже у курян: Орловская и Курская губернии - соседи. Нельзя же допустить мысль, что Андрияшка Куркуль вычитал диковинное слово у Н.С. Лескова: в начале девяностых годов об этом писателе в Стойле и слыхом не слыхали!..
Прасоловых на Бугрянке по-уличному звали Куркулями, должно, потому, что у них была пятистенная хата, горница с деревянным полом, а в ней стулья вместо лавок. На окнах гардины. Ну, всё по-слободскому! Чай Прасоловы пили из самовара. Тётка Феня варила вишнёвое варенье. У неё-то я впервые в жизни и узнал, что это за штука и как её едят. В садике у Прасоловых росли яблони, груши и вишни.
Дядя Митрофан, когда его сын окончил начальную школу, выписал ему журнал «Сад и огород». Начитавшись его, тёзка-братец однажды убил меня бахвальством:
- Я теперь корреспондент! На-ка почитай.
Он подал мне бумажку из редакции журнала «Сад и огород». В этой бумажке братца просили быть его постоянным корреспондентом. Вот это – да! Я думал, что корреспондент – это птица высокого полета, вроде члена-корреспондента Академии наук! Не ниже.
По всему Стойлу загремело:
- Андрияшка Куркуль теперя корреспондент!
Это меня окончательно заело. А чем я хуже братца? И дал я себе «Аннибалову клятву»: разобьюсь в лепёшку, а тоже буду корреспондентом!
Но эта клятва стала сбываться только в 1910 году. Первую корреспонденцию я послал в курскую губернскую газету, название которой сейчас не помню. Я разоблачал попа села Старая Лещина Тимского уезда Курской губернии за то, что он нахрапом оттягал у псаломщика часть пая из церковной земли. В село наехал благочинный с помощниками. Перемерили спорную землю, установили произвол попа. Я увидел и почувствовал силу печати.
Забавным получился мой первый опыт сотрудничества с прессой, когда я переехал в Барнаул. В «Жизни Алтая» я опубликовал большую статью «Драма», в которой излил негодование по поводу самоубийства сельского учителя, затравленного жандармами. Читатели хвалили эту статью, но из-за неё я попал в неловкое положение. Когда я пришёл в редакцию за гонораром, мне сказали:
— Гонорара вам не положено.
— Почему?
— Вы в рукописи не указали, что желаете получить за статью гонорар. Поэтому и не платим его…
Я и облизнулся! Так встретила дореволюционная печать моё первое более или менее серьёзное «публицистическое выступление».
С тех пор прошло почти 60 лет. Доныне мои статьи, зарисовки, очерки, репортажи, рассказы печатались в 72-х советских изданиях. Перечислить все эти материалы невозможно. Упомяну лишь немногие из них, давшие добрые реальные результаты.
* * *
Много говорилось о том, что я был один из организаторов известной сибирской коммуны «Майское утро». Пил горькую чашу с первыми её членами. Участвовал в ежедневной борьбе за существование этой коммуны в самые тяжёлые годы, когда она жила и работала под стволами ружей и под ножами бандитов.
Первая моя большая и острая статья в защиту коммун была напечатана в газете «Красный Алтай» (№ 203, 1922 г., Барнаул). Она называлась «В кольце врагов». Редактор газеты П.Ф. Запорожский, боясь, что бандиты укокошат меня, настоял подписать статью нарочито вычурным псевдонимом Стеллин. Так я и сделал. После этой статьи коммунаров снабдили оружием для обороны.
* * *
На отшибе от одной деревни Косихинского района Алтайского края в задрипанных землянках прозябала самая голодраная беднота, как говорится, забытая богом и людьми. Сроду не видел я до того такой срамоты!
И в «Красном Алтае» грохнула моя жуткая картинка с натуры «Пещерные люди» Действенный резонанс не замедлил. В те годы селькоровские письма были настоящим острым оружием. Барнаульское уездное начальство всполошилось. Комиссия обследовала положение «пещерных людей». А спустя неделю плотницкая артель уже ставила для них деревянные избы. Срочно в палатке (было лето) открыли временный медпункт, где фельдшер повел борьбу с социальными болезнями в посёлке. Постепенно все пещеры были заменены хатами. Самую просторную из них назначили под постоянный медпункт. Бывшие «пещерные люди» зажили по-человечески.
* * *
В первые годы Советской власти в Косихе жил-был и работал народный судья Брезгун, - рыжий, усатый, хитрый взяточник, развратник и циник. Как видите, моральный облик этого вершителя правосудия ничуть не соответствовал его фамилии. Вряд ли у сказочного судьи Шемяки было грехов больше, чем у Брезгуна.
Пользуясь служебным положением, он «брал на прицел» каждую лакомую девку или бабу, замешанную в судебном деле. Даже хвастался, что упрямых кержачек он уламывал с помощью Библии на блуд с ним, доказывая от «священного писания» безгрешность прелюбодеяния в трудных случаях жизни. А такие случаи Брезгун разбирал сотни раз. Так что достаточно валило ему «клубнички».
Одно беззаконие косихинского Шемяки вынудило меня вступить с ним в единоборство. В селе Верх-Жилинском остался безродным старик Василий Кузьмич Ерёмин. В его хозяйстве были: хата, амбары, хлевы, две лошади, три овцы, свинья и корова. Разумеется, и земельный надел. Тяжело заболев, старик принял в свою хату вдову, её сына и дочь – с условием докормить-допоить его до смерти и по-доброму похоронить. Требовалось оформить в народном суде дарственный документ. Советский закон разрешал тогда дарение имущества стоимостью, кажется, не свыше 10.000 рублей. Имущество Ерёмина оценивалось значительно ниже этой суммы. Какие-то отдалённые родственники старика, не имеющие право на наследование его нажитков, подкупили Брезгуна, и он начал крутить-вертеть, отказывая в оформлении дарственного документа.
О самоуправстве Брезгуна я написал в «Красный Алтай». Губернский прокурор послал в Косиху старшего следователя. Все преступления Брезгуна были вскрыты. Его сняли с работы и упекли под суд. Заключение он отбывал в Нарыме…
* * *
Годы 1920-1924 я называю «запойными» в моем селькорстве. Выпадали летние дни, когда я писал по 10, 15, 20 и более корреспонденций! Все они напечатаны. Видно, не зря на губернском конкурсе селькоров Алтая в 1924 году я получил первую премию.
* * *
В годы 1926-1927 я опубликовал 9 корреспонденций в журнале «Коллективист» - всесоюзном органе, освещавшем жизнь и труд колхозов. В 1928 году Президиум конкурсного комитета «Коллективиста» присудил мне первую премию за очерк «Стальное сердце».
Собранные вместе, мои статьи и очерки из «Коллективиста» составили бы книгу, которая рассказала бы о многих сторонах борьбы, труда, быта, успехах и неудачах в строительстве первых коммун в Сибири. Но эта тема в наше время, к сожалению, никого не интересует.
* * *
Козни и гонения, которым подвергли меня за селькорство в Очёре Пермской области, я обхожу здесь: они описаны в 1-й главе этой части моих воспоминаний. Я был доведен до продолжительной и тяжелой болезни нервной системы. Желая искупить свою вину, районные и областные головотяпы послали меня на курорт в Феодосию, где вместо лечения я получил новую психическую травму. Осматривая город, я был ошеломлён фактами, говорившими о кощунственном отношении феодосийцев к памяти своего земляка, гениального мариниста Ивана Константиновича Айвазовского.
А.М. Топоров и космонавт Герман Титов в редакции газеты "Известия". Москва 1961 г.
В нескольких местах города когда-то были устроены красивые фонтаны имени художника. Их превратили в мерзопакостные общественные клозеты! Позор всесветный!! Тошно было смотреть на огромную свалку, на месте которой стоял дом, где родился И.К. Айвазовский (ул. Морская, 13), на его могилу в захламлённой ограде бывшей армянской церквушки.
Прослышал я, что ещё жива была вторая жена великого художника – Анна Никитична. Задумал добиться у неё аудиенции.
Корпуса Феодосийского санатория, где я лечился, были украшены копиями с картин И.К. Айвазовского. На копиях значились подписи: «Ф. Дорменко». Спрашиваю феодосийцев:
- Кто такой Дорменко?
Отвечают:
- Бывший слуга Айвазовского.
Любопытно!
В знаменитой галерее я заметил сидящего у двери большого зала глубокого старичка со слезящимися глазами. Спросил его:
- Нельзя ли как-то попасть на прием к Анне Никитичне? Я – журналист. Возмущён оскорбительным отношением местных властей к памяти Ивана Константиновича. Хочу об этом написать в московской газете… А вы, дедушка, кто будете?
- Я – Фома Дорменко.
- А! Это не вы ли написали с картин И.К. Айвазовского копии, что висят в зданиях санатория?
- Я, я…
- Как же вы научились рисовать?
- А я ещё мальчишкой поступил к Ивану Константиновичу в услужение. Краски ему тёр, кисти мыл и ещё кое-что делал. Ну, около него и сам приучился малевать, а он подсказывал, как и что надо… И до самой смерти Ивана Константиновича я при нём состоял. И теперь вот охраняю галерею. Квартирку во дворе во флигельке имею.
- Как вас зовут?
- Фома Игнатьич был.
- Дорогой Фома Игнатьевич, похлопочите, пожалуйста, чтобы Анна Никитична приняла меня для беседы. Я не долго буду утруждать её.
- Да, Анну Никитичну нынче обижают. Стеснили и не обихаживают квартирку. Всё в комнатках её облезло, и печи дымят, и холодно зимой.
На следующий день, по уговору с Фомой Игнатьевичем, я пришёл к нему во флигель. Он провёл меня к Анне Никитичне.
В кресле сидела величавая старуха в пышном тёмном платье. На голове – торжественная кружевная наколка. На красивом породистом лице Анны Никитичны ещё не потух румянец.
Познакомились. Я высказал свои впечатления от виденного на местах, связанных с именем Ивана Константиновича. Горько жаловалась Анна Никитична на забвение завещания художника. Потрясло её последнее постановление горсовета о снятии с бывшего главного фонтана скульптуры «Доброму гения». О ней Анна Никитична вспоминала:
- Город страдал без питьевой воды. Из моего имения Субаш, за 25 вёрст отсюда, мы с Иваном Константиновичем проложили трубы и пустили в город пресную воду из колодцев Субаша. Хорошая вода!.. Построили фонтаны. Благодарные жители Феодосии узнали, что от меня всё это пошло, и поставили памятник «Доброму гению». Посмотрите, какой он был.
Сестра Анны Никитичны принесла семейный альбом и нашла в нём фото с изображением памятника. Анна Никитична подала его мне:
- Возьмите на память… Фигуру скульптор лепил с меня.
На фотографии стояла прелестная молодая женщина. В протянутой руке она держала чашу, из которой в бассейн лилась вода. Эту воду брали и пили горожане.
- А позавчера, - продолжала Анна Никитична, - свергли статую и бросили в подвал галереи… В 1930 году у нас пышно отмечали 50-летие галереи и 30-летие со дня смерти Ивана Константиновича. Было сказано много хороших слов о нём и обо мне. Обещали увеличить пенсию. Но … юбилеи прошли – и всё осталось по-прежнему. Нужда заставила продать все вещи Ивана Константиновича, которым место в музее. Даже кровать, на которой он умер… А сколько было одних подарков ему с двухсот выставок его картин по всему свету! Да от знаменитых людей, которые гостили у нас в этом доме! Да спасибо Фоме Игнатьевичу хоть за то, что он спрятал картины галереи во время гражданской войны, а потом передал их Советской власти.
Сетования Анны Никитичны были справедливы. Квартиру её давно не ремонтировали. А статую «Доброму гению» я видел брошенной на пол в подвале…
С тяжёлым чувством покинул я спутницу жизни великого поэта моря, пообещав заступиться за неё в центральной прессе.
Слово свое сдержал: срочно приготовил гневную статью «Толстокожие». В подзаголовке её поставил: «О том, как руководители Феодосийского горсовета «чтят» память художника Айвазовского» («Комсомольская правда», № 37, 1937 г.).
О волоките с этим моим детищем хорошо рассказано в примечании «От редакции»:
«Товарищ Топоров принёс нам своё письмо после многочисленных мытарств, которые оно претерпело в разных московских учреждения. Сначала он принёс его в редакцию журнала «За коммунистическое просвещение». Оттуда его переправили в Наркомпрос (музейный отдел). Работники Наркомпроса переслали письмо в Музейный сектор Комитета по делам искусств при СНК СССР. После целого месяца неудачных попыток тов. Топорову удалось, наконец, дозвониться в Музейный сектор и выяснить, что письмо передано в газету «Советское искусство» тов. Плоткину, который обещал «на основе этого письма» написать статью. После опубликования этой статьи Музейный сектор Комитета по делам искусств обещал принять меры.
Далее следуют многократные посещения тов. Топоровым редакции «Советского искусства». Сначала был в отпуску Плоткин. Потом он появился, но заявил, что письмо не будет опубликовано, а из него «будет взято лишь несколько строк». Далее статья попала к сотруднику редакции Басехису. Четыре раза ходил к нему тов. Топоров, пытаясь хотя бы получить письмо обратно (на опубликование надежды уже не было). Лишь в пятый раз письмо вернули, причём Басехис заявил: «Мало ли таких дел, как в Феодосии?»
Вся эта отвратительная история показывает, что и в некоторых московских учреждениях, и даже в отдельных редакциях центральных газет находятся бездушные чиновники, которые в культурном отношении ничуть не выше феодосийских горсоветчиков, воздвигающих уборные на месте памятника великому художнику».
За статью «Толстокожие» много благодарственных писем получили и редакция, и я. Благодарила нас Анна Никитична, её родные и рабочие Феодосии.
Крымское правительство быстро устранило все бесчинства, о которых шла речь в «Толстокожих». Анне Никитичне увеличили пенсию, благоустроили квартиру, привели в порядок фонтаны...
* * *
Николаев – искони музыкальный город. На его сценах выступали великие и известные композиторы и мастера вокального и инструментального искусства: Мусоргский, Римский-Корсаков, Кропивницкий, Ауэр, Леонова, Шаляпин, Собинов, Пантофель-Нечецкая, Лемешев, Печковский, Гилельс, Фурер, Игорь Ойстрах, профессор – скрипач И. Карбулько, ученик Иоахима и учитель П.С. Столярского. Он играл в квартете Л.С. Ауэра. Долго преподавал в Николаевском музыкальном техникуме.
В городе корабелов родился, жил, творил, умер и похоронен историк, этнограф, просветитель и композитор Н.Н. Аркас, автор классической украинской оперы «Катерина», написанной на сюжет одноименной поэмы Т.Г. Шевченко.
В Николаевской областной библиотеке со дня её основания в 1881 году существует и нотный отдел. Но по чьёму-то взбалмошному приказу после революции – все имевшиеся в библиотеке «старые» ноты сгрудили в подвале. Абонентам выдавали ноты только послереволюционных изданий.
В одной радиопередаче в 1954 году я услышал в исполнении дуэта басов элегию М. Яковлева – М. Глинки на слова А. Дельвига «Когда, душа, просилась ты погибнуть иль любить…» Она так захватила меня, что я захотел непременно добыть её ноты. Перерыл весь нотный отдел областной библиотеки – тщетно! А старейшая библиотекарша Л.К. Ляховецкая подсказала мне:
- А вы посмотрите старые ноты, может быть, там есть элегия Яковлева.
- А разве эти ноты целы?
- Да, они – в подвале.
Уборщицы натаскали наверх этих нот пудов пять! Да всё это были добротные издания на плотной бумаге, в художественном оформлении! Тут – кучи учебников для всех музыкальных инструментов и для всех ступеней обучения; богатейший концертный репертуар для всевозможных солистов, ансамблей, камерного и симфонического оркестров. Были оперы и оперетты; все сонаты Бетховена, все полонезы и мазурки Шопена, скрипичные концерты И.С. Баха, все романсы Глинки, А. Рубинштейна, Чайковского, Римского – Корсакова, Глазунова; циклы песен Шуберта и проч., и проч. Трудно назвать композитора – классика, который не был бы представлен многими его произведениями! Между прочим, в подвале библиотеки «почивала» и 3-я часть («О стиле») скрипичной школы Ш. Берио, которую я напрасно искал почти 40 лет! Я ужаснулся от того, что огромное нотное собрание так долго лежало втуне! И поспешил опубликовать свои раздумья «Нотні фонди - трудящим» («Радянська культура», № 96, 1955 г.).
Дирекция библиотеки согласилась с моим предложением – немедленно пустить в работу все полезные старые ноты. Полмесяца я на общественных началах разбирал и приводил в порядок около 10.000 бессмертных творений классиков музыки.
С глубоким огорчением должен отметить и печальный факт. Одна из уборщиц, таскавших ноты из библиотечного подвала, открылась мне:
- А сколько мы таких нот пожгли!! Хорошо ими подтапливать печи! Бумага толстая. Горела дюже!..
Это ли не гримаса недавнего прошлого?!
* * *
Николаевская областная библиотека для взрослых – одна из старейших на Украине. И едва ли не лучшая. Люди с развитым эстетическим вкусом непременно останавливались перед её небольшим, но благовидным зданием и подолгу любовались им (сегодня в нём находится Дворец торжественных событий для вступающих в брак – А.Т.). Оно было рассчитано на хранение 80.000 томов. Но к 75-летию деятельности библиотеки (в 1956 году) книжный фонд её достиг 250.000 томов, не считая огромного количества газетных подшивок. Здание стало нестерпимо тесным. На полках место одной книги занимали три. Дореволюционные журналы «Вестник знания», «Отечественные записки», «Русская мысль», «Русское богатство», «Летопись», «Мир божий», «Современный мир», «Былое» и др. – десятки лет были сжулькнуты так, что при попытке выдернуть одну книжку за ней тянулась цепь слипшихся других книжек.
В нормальных условиях хранения – каждую книгу овевает воздух. А в Николаевской библиотеке книги «задыхались» и преждевременно ветшали. На полу её хранилища всюду в беспорядке валялись книги, журналы, газеты. Библиотечные работники внимательно выискивали для своих ног местечко, чтобы подойти к нужной полке, не растоптав какое-нибудь ценное издание.
Из-за тесноты были закрыты отделы – технический, иностранной и нотно-театральной литературы, т.е. 70.000 томов! Негде было приткнуться научно-исследовательским абонентам.
В маленькой раздевалке проводились тематические выставки литературы. А в периоды зачетов и экзаменов в учебных заведениях – в библиотеке обычной была такая картина. Читальный зал переполнен. Все столы и подоконники заняты. А в раздевалку втискиваются всё новые и новые читатели. Но стоящая у его двери старушка строго предупреждает:
- Товарищи! Не раздевайтесь, не раздевайтесь! В зале нет мест. Подождите! Выйдет один из зала – одного впущу туда. Выйдут двое – впущу двух…
Так и было.
Дирекция библиотеки долго домогалась получить дополнительные 2-3 комнаты – ничего не выходило!
Я, как член библиотечного совета и постоянный читатель, «вмешался». В день 75-летнего юбилея библиотеки выступил в республиканской газете «Радянська культура» (№ 78, 1956 г.) с горестным откликом «Замість ювілейної промови». Рассказал обо всех нуждах библиотеки. Отклик подействовал. Дирекцию библиотеки и меня вызвали в обком партии. Обсудили вопрос. Решили: искать новое, большое здание, где библиотека могла бы развернуть работу всех её отделов. Нашли. Это – огромное, недостроенное сооружение, которое ещё в 1912 году предназначалось под городской театр. Здание достроили и приспособили. Ныне его занимают: лучший в Николаеве кинотеатр «Родина», народная филармония и областная библиотека для взрослых имени поэта А.М. Гмырева.
* * *
Во второй половине 19-го и в начале 20-го веков в Николаеве жил богатый меценат Францев (умер в 1913 году). Его многочисленные археологические и естественно-исторические коллекции были известны во всей России и за рубежом. К нему приезжали учёные из Петербурга и Парижа с целью купить эти коллекции, но Францев отклонил предложения. Как истинный патриот своего города, он подарил ему все свои коллекции, которые и положили начало Николаевскому естественно-историческому музею. Сперва он работал в пяти залах особняка Францева…
Николаев – город портовый. Он имел широкие связи буквально со всем светом. Сюда в изобилии стекались отовсюду редкостные музейные предметы. Многие местные владельцы коллекций жертвовали их музею. Так, один хлебный экспортёр подарил ему редчайшие художественные изделия из платины. В 1920 году в музей поступило много предметов материальной культуры Ольвии. Быстро разбогатевшему музею уже тесно было в особняке Францева. Городские власти дали ему достаточное помещение.
Представители всех трёх царств природы (чучела, гербарии, коллекции, макеты) восхищали посетителей музея. Особенно «Морское дно», которому, по мнению специалистов, не было равного в СССР. В Николаевском музее я впервые увидел гигантского павлина. Между крайними перьями его фантастического веера – 2 метра!
Музей был гордостью города. Но в конце 1955 года его переселили, слили с областным краеведческим музеем. Сделали «сокровищем» в первоначальном значении этого слова – спрятали в подвальной комнатушке! Многие хрупкие, деликатные экспонаты при перевозке исковерканы, изуродованы или уничтожены. В городе, в сущности не стало прекрасного естественно-исторического музея.
Фельетоном «Охрімі з Миколаєва» («Радянська культура», № 100, 1956 г.) я спрыснул холодной водой областное управление культуры. Оно начало строить Школьную комнату. Но тут беда: не хватило камня – ракушечника. Я – к председателю облпромсовета. Выпросил нужное количество этого камня. В школьную комнату всунули остатки прежнего естественно-исторического музея. Двенадцать лет она обслуживала учеников. А недавно постигла её плачевная участь. По распоряжению облисполкома – снесли: понадобилась площадь для нового большого дома. Но этого дома и поныне нет. И Школьной комнаты тоже нет! Никто и ухом не ведет по этому поводу.
Злополучные львы, тигры, лисы, удавы, ящеры, павлины, кенгуру, орлы, мхи, папоротники, кораллы и прочие «чудеса природы» частью рассованы по залам краеведческого музея, а в большинстве своём снова загнаны в подполье…
Хоть опять пиши фельетон с несколько обновленным названием: «Живі ще Охрімі з Миколаєва» ...
* * *
В течение 1955, 1956 и 1957 годов в газетах «Флаг Родины» (г. Севастополь), «Бугская заря» и «Южная правда» (г. Николаев), «Радянська культура» (г. Киев) я трубил о внимании к памятникам героям революции, гражданской и Отечественной войн, деятелям науки и культуры на Николаевщине.
В безобразном состоянии были могилы Аркасов и В.Н. Каразина. Кратко напомню о том, что я писал о них.
В расстоянии одного метра от южной стены кладбищенской церкви расположен склеп семейства адмирала Н.А. Аркаса – одного из главных командиров Черноморского флота и портов (в период 1871 – 1881 годов). Часовня над склепом была когда-то художественным архитектурным произведением. Ныне она – мерзость запустения. Крыша схилилась набок, в стенах расщелины, облицовка рассыпалась, решетка из северного окна выдрана, мраморная арка над столиком и все внутренние украшения украдены.
На трех стенах часовни были горельефы адмирала, его жены и дочери, изваянные из фаррарского мрамора известным флорентийским скульптором Улиссом Камбии в 1881 году. Горельеф жены адмирала похищен. Два других покрыты толстым слоем пыли. Их давно следовало бы взять в местный музей изобразительных искусств имени Верещагина.
А.М. Топоров у склепа выдающегося русского учёного и просветителя В.Н. Каразина на старом городском некрополе Николаева. 1978 г.
Продолжением склепа семьи адмирала Аркаса является яма, накрытая листом гофрированного оцинкованного железа. В этой яме погребены: основатель города Николаева М.Л. Фалеев, сын адмирала, композитор Н.Н. Аркас, старший брат З.А. Аркас (о нем расскажу особо) и сын композитора, блестящий придворный офицер, любовник балерины Кшесинской и, следовательно, соперник Николая Второго. По слухам - по указу то ли «его величества», то ли кого-то их его придворных, офицер Аркас был ухлопан. Труп его сплавили в Николаев и положили рядом с прахом отца.
По свидетельству старейшего местного учёного краеведа Федора Тимофеевича Каминского, в усыпальнице Аркасов и Фалеева стояли роскошные кресла, висели неугасимые серебряные позолоченные венки, лампады и разные драгоценные украшения. Всё это растащено. Украдена и ограда. А длинная яма служит уже пристанищем сброда подонков. Это утверждают богомольцы, проживающие вблизи кладбища…
На восточном склоне этого кладбища возвышается кубообразная часовня с полукруглой крышей. Над входной дверью надпись:
«Основатель Харьковского университета Василий Назарович Каразин. Родился в с. Кручике, Харьковской губернии. 1773 - 1842».
В часовне два надгробия. Посреди её – обелиск. На нём читаем:
«Виновник учреждения в России Министерства народного просвещения, основатель Харьковского университета, учредитель и правитель дел филотехнического общества, высочайше утверждённого в 1811 году; помещик, поставивший первый крепостных людей на степень существ свободных (каковыми 40 лет спустя хотел их сделать русский царь указом 1862 года, апреля 2 дня); водворитель цветущей торговли и благосостояния граждан в Харькове, естествоиспытатель, подавший первый мысль о возможности сделать из метеорологии науку точную, полезную для людей; почётный член разных учёных обществ – русских и иностранных, - статский советник и кавалер».
Но ужас! Дверь часовни выломана, стены снаружи и внутри обшарпаны, краска на крыше облезла, а на полу, вокруг надгробий, человеческие экскременты!! Так выглядела могила «восторженного украинского Ломоносова», учёного-энциклопедиста, просветителя и гуманиста, о жизни и творчестве которого написано более 220 исследований. А перед зданием Харьковского университета ему поставлен достойный монумент.
Правда, Николаевский горкомхоз убрал всю гнусь с могилы В.Н. Каразина. А ныне, увы, она снова загажена…
* * *
В Николаеве много заядлых собаколюбов. Часто организуются собачьи выставки. Собакам здесь вольготное житьё. Они свободно разгуливают по улицам, магазинам, учреждениям и даже по аптекам! Нередко по тротуарам проносятся кортежи собачьих свадеб. И тогда люди боязливо уступают им путь, сходя на проезжие части улиц.
Ежегодно весной Николаевский горисполком выносит строгое постановление о правилах содержания собак, о мерах борьбы с бешеными животными, о ловле бродячих собак. Но на это постановление никто не обращает внимания. Вы не увидите в городе ни одной собаки с намордником. Собаколовный фургон исчез с улиц Николаева. А милиция и другие органы власти, как безмолвствовали, так и продолжали безмолвствовать.
Я написал обо всём этом с примерами из реальной жизни. Подкрепил свои суждения и взятыми у врача Пастеровского пункта Ошеровой сведения о количестве людей, укушенных бешеными собаками и кошками. Она просто умоляла меня поскорее напечатать корреспонденцию, так как количество обращений пострадавших в этот пункт увеличивается с каждым месяцем.
Статья моя была солидно обоснована, подписана жалобщиками. Однако её не только отклонили от опубликования в газетах «Бугская заря» и «Южная правда», но в их редакциях разнесли меня в пух и прах, обозвав аферистом. Допрашивали, как подсудимого:
- Какое вы имели право брать сведения у врача Ошеровой? Мы вас на это не уполномочивали. Кто вы такой?!
- Я – советский гражданин, давний селькор и журналист. А никакому советскому гражданину не запрещено писать в газеты и журналы о замеченных беспорядках… И без всяких на то полномочий.
- А может быть, сведения об укушенных бешеными собаками и кошками – государственная тайна!
Эк куда шарахнулись! Позвонили они и врачу Ошеровой:
- Вы почему дали Топорову сведения об укушенных бешеными животными?! Кто вам это разрешил?!
Та, бедняга, струсила насмерть, отреклась от данных мне показаний и просьб!
Чтобы опровергнуть подаренную мне кличку «аферист», я показал главным редакторам этих газет первое издание книги «Крестьяне о писателях» (Госиздат, 1930 г., Москва) и ещё некоторые свои печатные вещи, сохранившиеся от довоенных лет, а также опубликованные в московских и киевских изданиях – в николаевский период моей жизни. Вожди областных газет поникли мудрыми главами. Конфуз налицо!
А после полёта Германа Степановича Титова в космос все те, что поносили меня в николаевских редакциях, почтительно пожимали мне руку и услужливо подставляли стул.
О люди! О нравы! Да будет благословенна непреложная диалектическая истина: все течёт, всё изменяется!..
* * *
На Николаевщине либо родились, либо жили и творили деятели отечественной и мировой культуры: астроном Ф.А. Бредихин, изобретатель электрической дуговой сварки Н.Н. Бенардос, писатели В.М. Гаршин, А.М. Горький, художники Р.Г. Судковский и Е.А. Кибрик, этнограф и великий лексикограф В.И. Даль, исследователь в области ракетной техники К.И. Константинов, популяризатор физико-технических знаний и друг К.Э. Циолковского – В.В. Рюмин, эпидемиолог, активный участник борьбы с эпидемиями чумы в России Д.С. Самойлович, учёные адмиралы М.П. Нахимов и В.А. Корнилов, актёр и режиссёр П.К. Саксаганский и др.
Об этих звёздах науки и искусства немало говорили и писали. Их имена запечатлены в Николаеве в названиях учебных заведений, культурных учреждений, улиц, в памятниках и на мемориальных досках.
Но меня удивило, что местная общественность совсем забыла о двух лицах, оставивших заметный след в культуре не только Николаевщины, но и всей нашей страны. Расскажу о них.
Если войти в центральные ворота Николаевского городского русского кладбища и повернуть направо, то в третьем ряду могил, среди аляповатых и громоздких купеческих монументов можно увидеть низенький обелиск из чёрного полированного мрамора, на котором высечено:
«ГРИГОРИЙ НИКОЛАЕВИЧ ГЕ.
СКОНЧАЛСЯ 1-ГО СЕНТЯБРЯ
1911 ГОДА
НА 82 ГОДУ ЖИЗНИ.
МИР ПРАХУ ТВОЕМУ!»
Памятник обнесён крепкой железной оградой, сильно заржавленной. Летом могила зарастает буйным бурьяном. Видно, уж никто не топчет к ней тропку, хотя среди прогрессивных дореволюционных николаевцев Г.Н. Ге был личностью незаурядной и достойной памяти потомков.
Он – старший брат большого художника, друга Льва Толстого – Николая Николаевича Ге, и отец Григория Григорьевича Ге – актёра, режиссёра, драматурга, автора пьес «Трильби», «Казнь», «Цирк», «Кухня ведьмы», входивших в репертуар русских досоветских театров.
Николаевские писатели А.М. Топоров А. и М.И. Божаткин. г. Николаев 70-е годы ХХ столетия.
Сам Григорий Николаевич Ге – автор пьес «Шквал», «Театральные боги», «Свобода искусства» и романа «Софья Малич». Но если эти произведения в какой-то степени утратили ценность для нашего времени, то теоретический трактат Г.Н. Ге «О драматическом искусстве», бесспорно, имеет непреходящее значение. Он состоит из четырех лекций, прочитанных и изданных в Николаеве в 1890 году. С каждой страницы этого трактата Г.Н. Ге выступает, как демократ, просветитель, горячий патриот России, неискоренимо верящий в богатейшую одарённость русского народа.
Увы, не имею возможности анализировать здесь этот весьма объёмный труд, в котором раскрываются взгляды автора на драматургию, театр и актера. Убежденный последователь революционных демократов – Герцена, Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Писарева и Сеченова, Г.Н. Ге резко обличал ложноклассическую драматургию и её театр, служившие увеселительным средством для «толстых»:
«Во имя преуспеяния любимого нашего искусства, ради поднятия достоинства нашего театра, во благо русской образованности нам следует стать к театру серьёзно. Нам следует всевозможными путями протестовать против принижения этой народной школы значением увеселительного заведения. Мы прямо из чувства патриотизма должны строго критически и строго ревниво относиться к каждой театральной афише и ко всему тому, что происходит на театральных подмостках… Художественное воспроизведение всех наших страстей, живообраз нашей постыдной борьбы из-за ложных, призрачных интересов, которые мутят нашу жизнь, извращают наши идеалы; осмеяние наших грубых нравов, косности и предрассудков – вот что должно быть делом нашего театра, а не увеселение» (стр. 70-71).
Русский театр до щепкинской реформы – Г.Н. Ге считал позорным кривым зеркалом жизни и потому отметал его. Ложноклассической драматургии Г.Н. Ге противопоставлял драматургию критического реализма, а ложноклассическому театру штампов – театр жизненной и художественной правды:
«С Гоголем в драматической литературе и Щепкиным на сцене Московского малого театра русское сценическое искусство уже стряхивает с себя псевдоклассические путы, предъявляя новую школу. Вокруг Щепкина образовалась целая плеяда актёров натуральной школы. Мало-мальски образованный зритель теперь у нас уже требует от актера и актрисы прежде всего правды, полнейшей естественности» .
Как человек, широко эрудированный, Г.Н. Ге стоял на вершине современного ему материалистического мировоззрения, которое и клал в основу системы воспитания актера:
«Решивший быть актером должен приступить к изучению законов душевной жизни во всех ее проявлениях».
«Он (актер. – А.Т.) …должен быть порядочным антропологом, психиатром и знатоком истории, а при том и человеком, причастным к общественным интересам и движениям своего времени. Ему необходимо быть много видавшим, много слышавшим, много читавшим и хорошо изощрившим свой вкус, своё понимание законов гармонии и красоты. Он должен быть ловким гимнастом, отличным фехтовальщиком, искусным танцором. Все его телодвижения должны быть нормальны и изящны. Ему надо знать тонкости каждого быта. А у нас считают, что именно актёру ничего не нужно, кроме таланта и вдохновения. Такое недоразумение далеко не пустяк в той стране, в которой интеллектуальное развитие главной массы населения видишь на очень низком уровне, а при этом сознаешь, что цивилизующая сила театра громадна» (66).
Легко заметить, что в трактате «О драматическом искусстве» предвосхищены многие идеи знаменитой «системы» К.С. Станиславского.
Дивлюсь: даже мои многочисленные николаевские друзья и знакомые из литературно-театрального мира сном-духом не ведали об этом произведении Г.Н. Ге. Поэтому я столь пространно процитировал его…
Григорий Николаевич Ге и первый историк города корабелов. Его «Исторический очерк столетнего существования города Николаева при устье Ингула» - единственный обстоятельный литературный источник, из которого современные исследователи черпают всевозможные сведения о давнем прошлом одного из крупнейших промышленных, культурных и революционных центров Юга России. Г.Н. Ге был основателем Херсонской общественной (ныне областной) библиотеки. С 1888 года до конца жизни он состоял в должности секретаря Николаевской городской думы. Проживал в доме № 1 по улице Инженерной, где и скончался.
«Весь город шел за гробом Григория Николаевича», - так говорила мне о его популярности престарелая учительница Л.А. Жильцова, занимающая бывшую квартиру Г.Н. Ге.
Всё сказанное о нём я написал в статье «Літописець міста Миколаєва» («Південна правда”, №237, 1961 г.), вышедшей к полстолетию со дня смерти Г.Н. Ге.
* * *
Только упомянутый ранее Фёдор Тимофеевич Каминский знал, что в склепе Аркасов покоится и прах Захария Андреевича Аркаса, автора уникальной книги о древностях Херсонеса Таврического, и что эта библиографическая книга хранится в Николаевской областной библиотеке. Я начал поиски книги. К счастью, нашёл её даже в двух экземплярах. Её полный титул таков:
«Описание Ираклийского полуострова и древностей его. История Херсониса. Описал Захарий Аркас. Николаев. Типография М.В. Рюмина. 1879».
В книге отличный фотопортрет автора и его факсимиле: «Генерал-майор Аркасъ 1-й». Значит, книге уже 90 лет! И всю свою жизнь она лежала мертвецом до моего прикосновения к ней. Я первый разрезал её листы.
Познакомимся подробнее с Захарием Андреевичем Аркасом. Он служил в Черноморском флоте в чине капитана 1-го ранга. Был очень близок к флотоводцу и исследователю Антарктики М.П. Лазареву. В 1840 году Одесское общество любителей истории и древностей обратилось к адмиралу с просьбой о снятии плана с уцелевших следов древнеэллинского города Херсониса Таврического, руины которого интересовали археологов всего мира. Выполнение этой просьбы М.П. Лазарев поручил З.А. Аркасу, страстному любителю и знатоку истории и археологии.
Восемь лет трудился он. И в 1848 году во втором томе учёных записок названного общества было опубликовано сочинение З.А. Аркаса. В 3-м томе тех же записок помещена его «Сравнительная таблица эллинских поселений по Евксинскому понту» (по Черноморью. – А.Т.). В 4, 5, 6-м томах учёных записок вышел в свет труд З.А. Аркаса «История Черноморского флота» (с начала его создания до 1856 года).
К «Описанию Ираклийского полуострова и древностей его» приложено 8 таблиц (карт-планов). На первой дан план всего Ираклийского полуострова. На ней отмечены два Херсониса: древний – в семи верстах на запад от Севастополя и новый – в двух верстах, тоже на запад. Новый Херсонис (по–русски Корсунь) известен в русской истории тем, что там в 988 году н.э. принял «святое крещение» великий князь киевский Владимир Святославович, по прозванию Красное Солнышко.
На таблицах-картах автор показал местоположение всех развалин, оставшихся от древних построек: храмов, дворцов, площадей, домов, колодцев, бань, пещер, гробниц, дорог, крепостных стен, рвов, валов и проч. В книге детально описаны формы и размеры сооружений, найденные картины, сосуды, монеты, украшения. Рассказана история Херсониса.
Во время Крымской войны (1853-1856 г.г.) вся местность Херсониса Таврического была изрыта снарядами, стала непохожей на ту, которую описал Захарий Андреевич Аркас. А так как памятниками Ираклийского полуострова не переставали интересоваться археологи других стран, то исследования З.А. Аркаса были для них незаменимым руководством. Адмирал Н.А. Аркас на собственные средства переиздал книгу брата. Это было в Николаеве в 1879 году.
В очерке «Наш земляк-летописец» («Южная правда», № 274, 1965 г.) я первым представил читателям З.А. Аркаса, этого скромного и бескорыстного труженика науки.
Таким образом, через областные газеты города корабелов мне удалось извлечь из тьмы забвения две звезды, достойные занять подобающие им места в плеяде славных николаевцев…
Озирая весь свой довольно длинный путь участия в советской печати, вспоминаю одно письмо, присланное мне доброжелательницей ещё в 1928 году:
«Дорогой учитель, гр. Топоров!
Прочитав в «Известиях» заметку о Вас, хочу сказать Вам задушевное слово. Если Вы выбрали себе путь быть метлой в этой жизни (критика), то и понесёте участь метлы. Всегда будете «стоять в углу», как будто за провинность, а в действительности за то, что вымели хорошо.
Привет Вам и презрение всем, кто травит Вас.
С. Николаева. Москва».
Тов. С. Николаева была отчасти права: за многие разоблачительные корреспонденции меня снимали с работы, а в 1937 году политически оклеветали и послали «прогуляться» по 6-ти тюрьмам и 2-м лагерям… Но справедливость всегда берёт верх. Я полностью реабилитирован ныне. Больше того: моя селькоровско–журналистская работа получила самое высокое признание, поскольку сведения о вашем покорном слуге в этом качестве отныне содержатся и на 353–й странице 8-го тома «Истории СССР с древнейших времен до наших дней», в рубрике «Рабселькоровское движение.
А.М. Топоров, худ. А. М. Махервакс, Николаевский краеведческий музей