Арон Иосифович Копштейн
(1915-1940)
Поэты
Я не любил до армии гармони,
Её пивной простуженный регистр,
Как будто давят грубые ладони
Махорочные блёстки жёлтых искр.
Теперь мы перемалываем душу,
Мечтаем о театре и кино,
Поём в строю вполголоса «Катюшу»
(На фронте громко петь воспрещено).
Да, каждый стал расчётливым и горьким:
Встречаемся мы редко, второпях,
И спорим о портянках и махорке,
Как прежде о лирических стихах.
Но дружбы, может быть, другой не надо,
Чем эта, возникавшая в пургу,
Когда усталый Николай Отрада
Читал мне Пастернака на бегу.
Дорога шла в навалах диабаза,
И в маскхалатах мы сливались с ней,
И путано-восторженные фразы
Восторженней звучали и ясней!
Дорога шла почти как поединок,
И в схватке белых сумерек и тьмы
Мы проходили тысячи тропинок,
Но мирозданья не топтали мы.
Что ранее мы видели в природе?
Степное счастье оренбургских нив,
Днепровское похмелье плодородья
И волжский нелукавящий разлив.
Ни ливнем, ни метелью, ни пожаром
(Такой её мы увидали тут) –
Она была для нас Тверским бульваром,
Зелёною дорогой в институт.
Но в январе сорокового года
Пошли мы, добровольцы, на войну,
В суровую финляндскую природу,
В чужую незнакомую страну.
Нет, и сейчас я не люблю гармони
Визгливую, надорванную грусть.
Я тем горжусь, что в лыжном эскадроне
Я Пушкина читаю наизусть,
Что я изведал напряженье страсти,
И если я, быть может, до сих пор
Любил стихи, как дети любят сласти, –
Люблю их, как водитель свой мотор.
Он барахлит, с ним не находишь сладу,
Измучаешься, выбьешься из сил,
Он три часа не слушается кряду —
И вдруг забормотал, заговорил,
И ровное его сердцебиенье,
Уверенный, неторопливый шум,
Напомнит мне моё стихотворенье,
Которое ещё я напишу.
И если я домой вернуся целым,
Когда переживу двадцатый бой,
Я хорошенько высплюсь первым делом,
Потом опять пойду на фронт любой.
Я стану злым, расчётливым и зорким,
Как на посту (по-штатски – «на часах»),
И, как о хлебе, соли и махорке,
Мы снова будем спорить о стихах.
Бьют батареи. Вспыхнули зарницы.
А над землянкой медленный дымок.
«И вечный бой. Покой нам только снится…»
Так Блок сказал. Так я сказать бы мог.
1940
* * *
Мы с тобой простились на перроне,
Я уехал в дальние края.
У меня в "смертельном медальоне"
Значится фамилия твоя.
Если что-нибудь со мной случится,
Если смерть в бою разлучит нас,
Телеграмма полетит как птица,
Нет, быстрей во много тысяч раз.
Но не верь ты этому известью,
Не печалься, даром слез не трать.
Мы с тобой не можем быть не вместе,
Нам нельзя раздельно умирать.
Если ты прочтешь, что пулеметчик
Отступить заставил батальон, –
За столбцом скупых газетных строчек
Ты пойми, почувствуй: это он.
Ты узнаешь, что советский летчик
Разбомбил враждебный эшелон, –
За столбцом скупых газетных строчек
Ты пойми, почувствуй: это он.
Пусть я буду вертким и летучим,
Пусть в боях я буду невредим,
Пусть всегда я буду самым лучшим –
Я хотел при жизни быть таким.
Пусть же не проходит между нами
Черный ветер северной реки,
Что несется мертвыми полями,
Шевеля пустые позвонки.
Будешь видеть, как на дне колодца,
Образ мой все чище и новей,
Будешь верить: "Он еще вернется,
Постучится у моих дверей".
И как будто не было разлуки,
Я зайду в твой опустевший дом.
Ты узнаешь. Ты протянешь руки
И поймешь, что врозь мы не умрем.
1940
* * *
Над Південним Бугом – ходить човник.
Білий місяць догорів і згас
Я у віршах, ніжних і любовних,
Миколаїв прославляв не раз.
Тільки всі вони забуті мною,
Доля в них однаково сумна.
В тому, місто, і не ти виною –
Винна в цьому дівчина одна.
Як вона пишалася тобою:
– Що Херсон бідненький ваш, мовляв!
Ну, а я над синьою водою
Вірші взяв і гнівно розірвав.
– Я, кажу, тебе іще не лаяв,
А тепер розмова в нас пряма.
Думаєш, великий Миколаїв?
А у вас зате Дніпра нема.
Порт у нас від вашого не гірший,
А у вас нема таких садів...
Словом, я закинув ніжні вірші
І пішов від дівчини тоді.
А тепер мені, звичайно, смішно:
Нащо ми засперечались так?
Та хіба ж смачні південні вишні
Не цвітуть однаково в садах!
Та хіба ж херсонські пароплави
(Твій двотрубний, Клаво, пароплав)
По дорозі величі і слави,
Що Папанін нею пропливав, –
Із твоїми не пливуть дочками,
Миколаїв місто портове,
Де опівдні ніздрюватий камінь
Теплим сонцем дихає – живе.
Я люблю Херсон – зелене місто
За степи, за молоду траву,
Що у нас шумить трикутне листя,
Як ідеш на річку Кошову.
І люблю я вулички над Бугом,
Над заводом висне сизий дим,
Ще й алеї, де ходив я з другом –
Дівчинкою в кітелі морськім.
Над Південним Бугом – ходить човник.
Білий місяць потемнів і згас
Я у віршах, ніжних і любовних,
Миколаїв опишу не раз.
* * *
Батьківщина
Я в Примор’ї стрічаю світанки.
Скоро знов у дорогу мені.
Недалеко від озера Ханки
Українські співають пісні.
Добираючи слово до слова,
Прислухаюсь до пісні весь день
І повторюю знову і знову
Всі уривки знайомих пісень.
Поміж сопок Приморського краю
Склалась піснею думка ясна,
Що свою батьківщину я маю
І єдина для мене вона,
Та земля, на якій народився,
Де біжать у Дніпро ручаї,
Де я рідної мови навчився
Й не забуду ніколи її.
Тим я виріс до всього цікавий,
Що в дитинстві моїм в далині,
На Волохинській вулиці трави
Устеляли дорогу мені,
Що в затонах ріки Кошової
На світанку я рибу вудив
І цвітіння весни степової
Я на ціле життя полюбив.
Може, я не приїду додому,
Може, долю я маю таку,
Що звалитись моєму шолому
На чужому, сухому піску.
Я в манчжурськім впаду гаоляні
І зімну його тілом своїм,
І тоді я згадаю востаннє,
Що на світі я був не чужим.
Ні, не хочу я більшої слави,
Тільки б пам’ять мою зберегли
На Волохинській вулиці трави,
Над Лиманом високі вали.
* * *
Винограду сині грона
Гнулись прямо на лозі.
До маленького Херсона
Я забув шляхи усі.
Здрастуй, дівчинко, відрада,
Скоро вік уже мине,
Як зеленим виноградом
Частувала ти мене,
Як стояли біля брами,
Як тобі я руку тис.
Перехресними вітрами
Ми зустрілися колись.
Як ізнову сині грона
Стануть літу за межу, –
До маленького Херсона
Сірим вовком побіжу,
Щоб дістати, щоб зустріти
Першу подругу мою,
Щоб ізнов поговорити
Світлих вулиць на краю,
Щоб забрати незаконно
Серця нашого ключі.
А навіщо? До Херсона
Ходить поїзд уночі.
І навіщо б я, по-друге,
Сірим вовком люто біг,
Коли знаю, що подруга
Заміж вийшла ще торік.
Зараз вечір хмари гонить,
З неба дощ химерно ллє.
Чутно в Києві, як дзвонить
Серце горесне моє.
* * *
Письмо тебе, копия наркому связи
Я сегодня обозлен
На тебя, на мир, на почту,
И на холод и на то, что
Я в тебя еще влюблен;
На московский телефон:
Почему здесь нету трубки,
Чтоб услышать голос хрупкий,
Прерывается ли он,
Так ли вырвется «Арон»,
И – чего забыть не в силах –
Весь каскад нелепых, милых
Уменьшительных имен?
Для чего пишу всё это,
Если нету вот – нема! –
Ни ответа, ни привета,
Ни посылки, ни письма?
Я стою здесь безутешен,
Сохраняя мрачный вид,
Весь гранатами обвешан,
Портупеями обвит.
Я нахмурил брови грозно,
Но дрожу, как мелкий лист.
Эго выглядит курьезно:
Пулеметчик – пессимист.
Вот начну писать сначала
В гневе, горе и тоске,
Чтобы ты не понимала,
Вдруг – на финском языке.
Если я вернусь влюбленным
(А тебя не разлюбить).
Поступлю я почтальонам.
Чтоб поближе к письмам быть.
Я вгляжусь благоговейно
В почерки различных рук:
Нет ли писем А. Копштейну
От гражданки А. Савчук?
Впрочем, это просто враки,
Это я пишу смеясь.
Пусть без нового вояки
Остается Наркомсвязь,
Пусть мне сердце он не губит
Третий месяц уж подряд,
Пусть меня скорей полюбит
Милый сердцу наркомат.
* * *
«Вот июль Уссурийского края…»
Вот июль Уссурийского края
Постучался в палатку дождем,
Дышит почва, густая, сырая,
Та земля, на которой живем.
В каждой пади волнуется влага,
И у сопок скопилась вода,
И деревьям даровано благо,
Чтоб не сохли они никогда.
И не сохнут, они вырастают
В свете утренней, чистой красы.
На рассвете над ними блистают
Охлажденные капли росы.
Мы живем в полотняных палатках
На озерном крутом берегу,
В травянистых умытых распадках,
Оттеснивших на север тайгу,
Где запрятался в дальней лощине
Хлопотливой речонки исток,
Где стоят боевые машины,
Неустанно смотря на восток.
Мы стоим нерушимым оплотом
Мы на каждой границе живем.
Каждый куст может стать пулеметом,
Огнедышащим грозным гнездом.
Эти влажные наши просторы,
Созреваньем обильный июль
Защитим боевым разговором,
Неожиданным посвистом пуль.
Если я упаду, умирая,
Будь во взгляде последнем моем,
Молодая, живая, сырая,
Та земля, на которой живем.
* * *
Оккупация
Мне снилось детство – мой печальный дом,
Колючий куст, заглохший водоем.
Мне снилась родина. И тиф сыпной
Шел по Волохинской и Насыпной.
Мне долго снилась горькая вода.
Солдаты пели: «Горе – не беда».
И шли по улице. И версты шли.
Тяжелые. Покорные. В пыли…
Я помню эту улицу. По ней
Вели усталых, выцветших коней.
Мне снились заморозки на заре
И полночь, душная, как лазарет.
Еще я видел желтые листы.
И ты мне снилась. Ты мне снилась. Ты.
Всю ночь чадили свечи, и всю ночь
Тебе хотел я чем-нибудь помочь.
Но ты спала, подушку обхватив,
И жег тебя горячкой черный тиф.
Как я забуду этот бред и зной,
Немецких офицеров за стеной.
Был вечер. Ночь. И умирала мать.
Зачем я должен детство вспоминать?
* * *
Осень
Почему такое, я не знаю,
Только ночь медлительней у нас.
Падает звезда, почти сквозная,
Возле глаз твоих, смущенных глаз.
Звезды залетают за ресницы
И не возвращаются назад…
Ты уснула, что тебе приснится:
Теплый вечер, ранний листопад?
Что приснится? Утра воркованье
В поволоке сада голубой?
Сердце в легком плавает тумане,
Словно льдинка вешнею водой!
Первым инеем покрыты зданья.
Даль седая заворожена.
Яблони пустеют. Мирозданье
Всё поет у твоего окна.
Осень вновь приходит знаться с нами
Дождиком неверным и плащом,
Листопадом, звездопадом, снами
О весне недавней. Чем еще?
* * *
Сад
Деревья к самой речке забрели.
Одно из них, согнув больное тело,
В воде плескалось, словно захотело
Увериться, что льдины все прошли.
Уже трава в степи зазеленела,
Подснежники в ложбинах отцвели,
Прислушиваясь к шорохам земли,
Садовник вышел в сад, от яблонь белый.
В цветении предчувствуя плоды,
Дыша ночной прохладою воды,
Шли рыбаки на речку с неводами.
Веселая весенняя пора,
Безлистый сад на берегу Днепра,
Я всей душою породнился с вами.
* * *
Армения
На прекрасных картинах Сарыша
Я нагорные вижу сады,
И армянского солнца сиянье,
И дрожанье искристой воды.
Всё в картине подчеркнуто чисто:
Ясность красок, прозрачность чудес,
Как живые – зеленые листья,
Бирюзовая чаша небес.
В этих красках, горячих и нежных,
Там, где зелень, как моря прибой,
Я живу средь нагорий безбрежных, –
Будто я нарисован тобой.
Будто ветра я слушаю песню,
Воды льются горячим ключом,
И орел, покружив в поднебесье,
Прилетает ко мне на плечо.
Будто я заблудился в том крае
И за солнцем иду по лучу.
Я блуждаю, блуждаю, блуждаю,
И дороги найти – не хочу.
Твори А.Й. Копштейна
1. Хочемо, прагнемо, можемо: Поезії.- Х.: Укр. робітник, 1933.- 86 с.
2. Розмова: [Поезії].- Х.- Одеса: Мол. більшовик, 1934.- 86 с.
3. Зростання: Зб. поезій /А.Копштейн, М.Зісман, П.Дорошенко, Г.Плоткін.- К.: Держлітвидав, 1935.- 88 с.
4. Вулиця Щорса: Поезії.- К.- Х.: Держлітвидав, 1936.- 132 с.
5. Джерело: Поезії.- Х.- К.: Держлітвидав, 1937.- 107 с.
6. Держава сонця: Поезії.- К.: Держлітвидав, 1938.- 76 с.
7. Радостный берег: Стихи.- Хабаровск: Дальгиз, 1939.- 112 с.
8. Вибрані твори /Вступ. стаття Л.Первомайського.- К.: Рад. письменник, 1941.- 179 с.: 1 л. портр.
9. Синє море: Поезії. 1939 р./Вступ. стаття С.Крижанівського.- К.: Держлітвидав, 1941.- 64 с.: 1 л. портр.
10. Поезії /Вступ. стаття С.Крижанівського.- К.: Рад. письменник, 1955.- 164 с.
11. Стихотворения /Вступ. статья С.Трегуба.- М.: Сов. писатель, 1956.- 174 с.: 1л. портр.
12. Поезії /Передмова А.Кацнельсона “Серце дитяче і мужність бійця”.- К.: Рад. письменник, 1966.- 143 с.: 1л.